— Вот теперь мне ясно, — сказал полковник медицинской службы, поглаживая бородку, — а то сами напортили бы дело, молодой человек. Кстати, скажите, Байрамдурдыев, что это у вас, туркмен, за обычай такой — не позволяет стонать, просить о помощи? Вашего брата туркмена пилишь, режешь, а он молчит, только губы кусает. Это как понимать: жаловаться — у вас значит признавать слабость, так, что ли?
— Не знаю, товарищ военврач. Я-то не стонал — скорей в полк хотел.
— А ведь мог без ноги остаться.
Лечение заняло два месяца. Тагану дважды делали операцию. Для окончательной поправки он был направлен в выздоровительный батальон, стоявший в селе Старый Дуб Орловской области.
С каждым днем Таган чувствовал себя лучше. Но у него вдруг стал пропадать сон. Его терзали сомнения. Куда отправят? Как попасть к своим? С этими просьбами Байрамдурдыев по три раза на день обращался к командиру батальона. И не напрасно. Однажды на плацу перед казармой появился офицер в кубанке, представитель тыла Белорусского фронта, собиравший по выздоровительным батальонам кавалеристов.
Сержанта Байрамдурдыева он взял с собой.
Глава IV. РЕЙД
Спрыгнув с подножки полуторки, Таган поправил ремень, поудобней пристроил вещмешок и направился к крайнему дому.
Во двор он вошел бесшумно, и первое, что увидел, заставило радостно забиться его сердце. Рядом с крыльцом хаты, крыша которой была когда-то тронута пожаром, на расчищенном от снега «пятачке» закипал черный от сажи кофейник. Оджак — очаг, отрытый в земле, так могли устроить только руки туркмена.
— Хей, земляки, кто тут есть? — крикнул Таган, и тут же из-за угла хаты с винтовкой наперевес выскочил часовой.
— Чего орешь? А ну, покажь документы!
Таган с готовностью полез в карман. На крыльце появились командир минометного расчета сержант Омар Курдов и боец Чары Нурсахатов. Обоих марыйцев Таган хорошо знал.
— Эс-салам-алейкум! — поздоровался с ними Таган, протягивая документы часовому. — Думал, никогда не найду.
— Хыдыр[8] милостив, — сказал Чары, спрыгнул с крылечка и дружелюбно протянул Тагану обе руки. — Понимаешь, друг, он ранен был, сильно ранен. Думал, своих не найдет, а нашел… — Туркмен обернулся к часовому.
— Ну, и я говорю, пусть проходит, раз свой. Но орать-то чего не по-нашему?
— Проходи, Таган. — Омар жестом пригласил сержанта в дом. — Поздравляю с возвращением. Сачак[9] полон еды. Сейчас и свежий чай будет.
— Сагбол, Омар-джан, — ответил Таган. — Сначала в штаб полка надо. Потом, если время позволит, обязательно зайду.
— Я провожу, — с готовностью предложил Чары, связной командира эскадрона.
Таган приветливо кивнул часовому, внимательно слушавшему непонятную речь.
— Спасибо, друг, — сказал Таган по-русски. — Сагбол.
— Да не за что. Раз свой, добро, что возвратился.
Таган улыбнулся. Стоявший на часах солдат ответил тем же — ему была понятна радость встречи туркмена с земляками. По дороге в штаб Чары рассказал о событиях, случившихся за три месяца отсутствия Тагана.
Во взводе пулеметчика тоже встретили тепло. Командир, гвардии лейтенант Щипанов, подробно расспросил сержанта о ранении, о том, как его лечили, и в заключение сказал:
— Отлично, Дурдыев! Принимай расчет. Будем и дальше воевать вместе. С такими, как ты, легко.
Друг Ораз и комсомолец Самсонов не знали, как выразить Тагану радость по поводу его возвращения.
Самсонов переписал стихи поэтов, побывавших у них в полку за время отсутствия Тагана.
— Вот, товарищ сержант, вам на память. Поэт Лев Ошанин. — Самсонов прочел стихи вслух.
Ораз не сразу вспомнил, что он хранит письмо для Тагана. Спохватившись, полез в мешок и с извинениями передал другу треугольничек. Таган, получивший весточку от родных в госпитале, не стал читать при всех и спрятал письмо в нагрудный карман гимнастерки.