Мы побежим за голосами, а они нас съедят.
— Волга умное говорит, – Радзинский охотно поддержал Волгу.
— Мы с отцом ходили прикованные друг к другу цепями, – Пифагора заклинило.
Он, во что бы то ни стало, хотел закончить рассказ.
Наверно, это синдром математика – закончить начатое. – Я стал подавать большие надежды в геометрии.
Меня приглашали на Олимпиады, и везде со мной на цепи тащился отец.
Мало того, что он сидел на полу рядом, когда я решал на Олимпиадах задачки, но он еще и пил от волнения и отпускал сальные шуточки в сторону моих соперников и судей.
На награждение отец на цепи тащился уже пьяный.
Намного хуже стало, когда отец влюбился в танцовщицу.
Я ребенок, вынужден был ездить за отцом на гастроли танцовщицы Беатрис, просиживал ночи в дымных ресторанах.
Конечно, я зря время не терял, щелкал задачки математические, но зрение в дыму и в мигании танцевальных ламп потерял на двадцать процентов.
Из-за отца, из-за его цепи я ношу очки с толстыми линзами, которые, вопреки всем законам физики, постоянно потеют.
Почему стекло потеет, если оно не живое?
— Мертвецы не потеют… кажется, — Шмуль произнёс неуверенно. – Надо проверить – потеют ли мертвые.
Найдем Джейн и Бонни, на них и проверим.
— Шмуль, я беру то, что мне нужно на складе и ухожу в казарму, – Радзинский принял решение. – Джейн, Бонни и гонорара за них от пиратов, можете делить между собой.
— Радзинский, а что тебе нужно на складе? – Гениус заинтересовался. – С женскими трусиками ты угадал.
Собирай вещи, и нагружай в мою инвалидную коляску.
Вдвоем мы много увезем.
— Золотая ты голова, – Радзинский закричал с восторгом. – Зачем тебе ноги, Гениус, если у тебя есть голова.
А то бывает – ни ног, ни рук, ни головы.
— Так мой отец остался без рук, без ног и без головы, – Пифагор отозвался с охотой. – Когда мне исполнилось шестнадцать, у меня появилась невеста – Жужана.
Девушка чистых кровей, потомственный математик.
Мы целовались с Жужаной.
— Пифагор, ты целовался? – Коперник со смесью зависти и недоверия засмеялся.
— Целовался в третьей степени, – Пифагор икнул. – Но Жужана не приветствовала, что, когда мы целовались, то мой отец, прикованный ко мне, шутил над ее фигурой, комментировал каждый наш поцелуй.
В пятницу тринадцатого мы с Жужаной нацеловались и заснули обнявшись.
Когда я проснулся, то почувствовал необычайную легкость в ноге.
Я с недоверием потянул за цепь: цепь осталась, то тянулась она подозрительно легко.
«Наконец, мой папа отцепился от меня», – я вздохнул свободно, но еще не до конца верил в свое счастье.
«Спи, мой квадратный корень, Пифагор, – Жужана закинула ногу на мое плечо. – Не беспокойся о своем папочке.
Ночью я разложила его многочлен на одночлены». – Жужана сонно засопела.
Я взглянул на пол: действительно, мой папочка аккуратно был разрезан на части.
Жужана прекрасно знала математику.
— Страшные вы люди, математики, Брюханов протянул с уважением. – Вы с Жужаной поженились?
— Жужана бросила меня, забрала все мои сбережения и ушла к Лобачевскому, – голос Пифагора предательски задрожал.
Почему предатели дрожат? – Лобачевский занимался вымогательством, поэтому Жужана полюбила его, называла «Мой параллельный две прямой, который пересекается».
— Странно сказала твоя Жужана, – даже Шмуль отвлекся на время от поисков меня и Бонни.
— Жужана талантливая, — Пифагор неожиданно зарыдал. – Она живет в мнимом многомерном пространстве.
В четырехмерном пространстве выпадают зубы, а в пятимерном пространстве уже начинают выпадать буквы из слов.
— Пифагор, поторапливайся, а то ты один ничего не взял, – Волга подгонял Пифагора. – Пифагоровы штаны во все стороны равны.
— Бонни, парни болтают языками и набирают богатства, – я ущипнула Бонни за попку. – Только мы с тобой страдаем.
— Я страдаю? – Бонни спросила у себя. – Да, я страдаю!