— Что, подружки, привело вас на космолет моего отца? – к нам присоединился Адольф.
Взгляд его не предвещал поцелуйчиков.
— Лучше ты, Адольф, ответь первый, зачем ты на космолете, – Бонни задала глупый вопрос.
— Сначала вы ответьте, подружки, – Адольф Бонапарт испугался.
Не глупый вопрос задала Бонни, а – в точку.
— Мы тебе не подружки, – я гордо подняла головку. – За все годы совместного обучения ты даже не попытался стать нашей подружкой.
— Зачем мне дружба с девочками? – Бонапарт окрысился.
Я и Бонни переглянулись.
— Нет, ты, Адольф, скажи первый, – я начала игру, как в детстве.
— Почему я? – Бонапарт, уже видно, не возражал, но сопротивлялся для приличия.
Для мнимого мужского приличия…
— Потому что ты мужчина, Бонапарт, – я польстила парню.
— Хорошо, подружки, – Адольф вздохнул, потому что явно хотел рассказать.
Тайна распирала его, как сырой горох распирает живот.
Я в детстве дорвалась до заброшенной на поле плантации зеленого горошка.
В магазине горох стоит баснословно дорого, потому что он – овощ.
Я кушала горох с запасом, хотела опустошить полностью поляну.
После обильного кушанья я оказалась в госпитале.
С подозрением на раннюю внеплановую беременность.
Что на нашей планете Натура является невозможным.
Но лекарь оказался приезжим, наших законов не знал, поэтому определил мне беременность.
Только на следующий день, после обильного промывания желудка, мне поставили правильный диагноз – «обжорство».
— Я с утра пораньше получил в нашей гимназии диплом, первый, даже видел, как Наставник Мирандо после вчерашнего похмеляется водой для поливки цветов.
Затем я побежал, делать карьеру в имперскую канцелярию по набору абитуриентов.
В имперской конторе записался в Академию сапожного искусства, – Адольф выдохнул свою тайну.
Сапожного искусства, потому что его отец – близкий друг моей мамы, у которой муж, мой отец, сапожник? – Но агент канцлер Гринпис обманул меня.
Дал на подпись один бланк, а под ним оказался второй лист – с другим текстом.
Так я оказался рабом на урановых рудниках на Планете Эль Диабло. – Бонапарт пересказал мою с Бонни историю. — Урановые рудники меня не прельщают.
Я всю жизнь мечтал жить на природе, сажать картошку и писать стихи.
Вот, поэтому я и здесь, на плоту своего отца. — Бонапарт развел руки в стороны и чуть не свалился с бочки для мазута.
Космолет тряхнуло во время ухода в подпространство.
— Адольф, не печалься, мы тоже подписали контракты на урановые рудники, – я пожала коленку Адольфа.
— Да вы что? – Бонапарт засветился от радости, что не только он один оказался дураком в ловушке.
— Мы собирались поступать в Сиракузскую Академию актерского мастерства, – о нашем желании стать артистками я проговорилась напрасно.
— Артистки? – Лицо Бонапарта перекосилось в брезгливой гримасе. – Все артистки…
— Все артистки хорошие, – Бонни грозно его перебила. — Артистка не хуже, чем поэт с картошкой.
— Может быть, вы правы, подружки, – Бонапарт упорно называл нас подружками. – Конечно, для личности не возвышенной артистка являет собой нечто плохое, непотребное, или слишком потребное, употребительное.
Но для нас, для поэтов, артистка уже не столь пугающее понятие, как для других, например, для сапожников. – Бонапарт, наверно, забыл, что только что хвастался, что мечтал поступить в Сапожную имперскую Академию.
— Как ты собираешься, уйти от контракта с Эль Диабло? – Бонни перешла на деловые рельсы разговора.
— У меня есть небольшой запас золотых монет, – Адольф Бонапарт покраснел.
Наверно, украл деньги у своего отца Михо, который на эти золотые собирался купить подарок моей маме Бьянке. – Я в южных Галактиках куплю по дешевке теплую пустую планету, где меня никогда не найдут менеджеры с Эль Диабло.
Буду сажать картошку и сочинять стихи, сочинять стихи и сажать картошку.