В какой-то момент мы замедлили ход почти до скорости пешехода, и голоса десятков арабов вкупе с летящими камнями сообщили мне, что меня катают по деревне для всеобщего обозрения и выражения злорадства. Однако этот источник веселья быстро улетучился, когда возмущенные охранники поняли, что камней в них попало столько же, сколько и в меня, если не больше. Особенно громкий вопль, за которым последовал выкрик по-арабски, заставил нас снова двинуться к намеченной цели.
О нашем прибытии на место возвестили внезапная остановка и выстрелы из автоматического оружия в воздух. Я почувствовал, как десятки пар рук пытаются вытащить меня из пикапа еще до того, как были сняты мои путы. Когда они попытались использовать мою раненую ногу в качестве точки опоры, чтобы высадить меня из машины, из моего горла вырвался крик боли, но это только усилило шумный арабский нездоровый смех, который доносился со всех сторон; в воздухе явственно ощущалась злонамеренность.
Все еще с завязанными глазами, меня снова потащили прочь, по траве и асфальту, пока не добрались до здания. К тому времени меня колотило от холода, шока, боли, истощения, потери крови и просто страха — страха перед тем, что, как я знал, должно было неминуемо произойти. Все требовало свою цену.
Порыв теплого воздуха сообщил мне, что мы прибыли в пункт назначения, и на мгновение я перенесся на три месяца назад, в центр допросов в Херефорде. Это напомнило мне о том, что я чувствовал, когда впервые, продрогший и с завязанными глазами, вошел в комнату для допросов.
Когда с моего лица сорвали повязку, я попытался сфокусировать свой взгляд, и тут же понял, что на этом сходство заканчивается. Передо мной предстали холодные, неулыбчивые лица трех иракских офицеров. Самый старший из них, очевидно хозяин роскошного кабинета, сидел за огромным полированным деревянным столом. Он явно недавно проснулся, так как армейская рубашка была надета поверх его халата. В его правой руке медленно тлела сигарета, и едкий дым поднимался к потолку маленьким вихревым облаком. Два других, младших по званию офицера, были полностью одеты по форме, и оба носили звание, как я понял, капитана. Они почтительно стояли с правой стороны от командирского стола, ожидая своей очереди.
В задней части комнаты, вне поля моего зрения, но, несомненно, в пределах досягаемости до меня, топтались многочисленные вооруженные солдаты. Один из этих людей, сержант, который был при моем захвате, стоял позади меня, прижимая мои руки к бокам стула так, как будто от этого зависела его жизнь. Никто не произнес ни слова, все просто разглядывали меня, особенно начальник. Его глаза буравили меня с таким ядом, что даже на расстоянии трех с лишним метров я почувствовал холодную ненависть, которая за ними скрывалась.
Я старался ни на кого не смотреть, просто опустил глаза на пол и на огромный персидский ковер под моим креслом. Это также позволило мне впервые рассмотреть свою простреленную лодыжку. Я видел, что у меня все еще есть нога, что стало огромным облегчением, но я также смог разглядеть, что ступня в моем легком ботинке для жарких районов была гротескно деформирована.
Жуткую тишину в комнате нарушила суматоха в коридоре, и в комнату ворвался один из солдат, который вытянулся в струнку перед офицерами. Между солдатом и одним из капитанов произошел короткий разговор, после чего солдат развернулся и быстро направился ко мне, одновременно доставая из кармана пару старых стальных наручников.
Сержант с большим удовольствием еще сильнее заломал мне руки за спинку стула, чтобы облегчить застегивание наручников, ни на секунду не ослабляя своей железной хватки. Удовлетворившись тем, что я достаточно скован, один из офицеров подошел ко мне и остановился на расстоянии вытянутой руки.
— Твое имя? — начал он на английском с сильным акцентом.
Согласно Женевской конвенции, на допросе вы можете ответить только на четыре вопроса; в Британской армии они известны как «большая четверка» — это ваше имя, воинское звание, личный номер и дата рождения. На курсах боевого выживания, которые проводятся как в Новой Зеландии, так и в Великобритании, огромное внимание уделяется соблюдению правила «большой четверки» — о чем бы вас ни спрашивали, ничего другого раскрывать нельзя. Разумеется, я был абсолютно уверен, что эти люди, допрашивающие меня, будут придерживаться принципов конвенции.