Я вскрикнул от боли, и моя уже свободная нога конвульсивно дернулась, хорошенько пнув его по голове. Удивительно, но он не повернулся ко мне, а разразился тирадой в адрес своего партнера за то, что тот не дал мне общий наркоз.
Это быстро исправили. Я с ужасом наблюдал, как анестезиолог начал пузырек за пузырьком вливать в меня мутно-желтую жидкость через пластиковый шунт, все еще закрепленный на моей руке. Я насчитал три дозы, прежде чем поддался действию наркотика, и моя последняя осознанная мысль была: «Я труп, он собирается сделать мне передозировку».
******
Мой мозг фиксировал калейдоскопический лабиринт дымчатых цветов. Было ощущение, что я плаваю вне своего тела. Вся боль и тревога исчезли. «Если это и есть смерть, то она не так уж плоха», — эта мысль промелькнула в моей голове, прежде чем в сознание проникло жгучее ощущение. Медленно, словно пьяный, приходящий в себя после тяжелого похмелья, я вернулся в настоящее, и источник боли стал ясен — кто-то бил меня по лицу.
Наконец глаза открылись, и передо мной предстала еще одна группа людей в костюмах, один из которых с помощью ударов рукой по моей голове пытался привести меня в чувство. Не успел я сфокусировать взгляд, как начался допрос. Полицейские пользовались прекрасной возможностью вскрыть сбитый с толку разум.
— Мистер Майкл, — начал один из них. — Что вы делаете в Ираке?
Не имея возможности ответить, я поднял на него растерянный и ошарашенный взгляд. Но отсутствие ответа лишь еще больше разозлило полицейского, и я тут же получил еще одну пощечину по лицу, чтобы вспомнить. Этот коп с самого начала хотел утвердить свой авторитет; он не был мистером Хорошим Парнем.
— Что ты делаешь в Ираке!? — выкрикнул он мне в лицо.
Внезапно я почувствовал, как изнутри поднимается волна тошноты, поскольку мое тело бурно реагировало на введенные наркотики. Не сдержавшись, я резко сел на кровати и схватил со столика рядом с собой полупустой кувшин с водой. Полицейский отскочил назад, сразу поняв, что сейчас произойдет, и явно обеспокоившись тем, что может измазать содержимым моих внутренностей весь свой дешевый костюм. Я начал яростно отплевываться, но желтая желчь была единственным веществом, которое мой пустой желудок был способен извергнуть. Прошло уже почти четыре дня с тех пор, как я в последний раз ел, но, как ни странно, чувство голода все еще не ощущалось.
Довольный тем, что конвульсии закончились, полицейский возобновил свой допрос, но уже с подходящего расстояния.
— Зачем ты оказался в Ираке?
— Я здесь для того, чтобы помогать сбитым летчикам, — просто ответил я.
— Чушь! — Тут же накричал он на меня. — Ты не англичанин. Ты находился в сотнях километров от американских и британских войск! Ты был очень близко к сирийской границе и не так далеко от Израиля! На кого ты работаешь?
«Ну вот, опять началось, — подумал я про себя. — Как им все еще это не надоело».
Мой ответ был уже почти заучен.
— Я солдат британской армии. Я не шпион. Я не работаю на израильтян.
— Ты не британец. Ты наемник. Признай это. Почему ты в Ираке?
И так далее, и так далее, постоянно звучала одна и та же тема. Отрицать было легко, а лгать — почти не нужно. Пока они продолжали задавать такие вопросы, и пока я мог убеждать их, что я не шпион, не наемник, не израильский агент и не какой-нибудь другой тайный сотрудник, я был уверен, что моя легенда в безопасности. Это была опасная игра, хотя поведение как самого тупого рядового из всех, кто когда-либо ходил по земле, неизмеримо помогало делу. Тем не менее, в том, чтобы разочаровывать инквизиторов в достаточной степени, но не слишком сильно, существовала весьма тонкая грань.
Тридцати минут допроса оказалось вполне достаточно, даже битье по голове уже порядком надоело. Группа с отвращением покинула комнату, оставив меня наедине с моими охранниками.
Теперь, когда появилась возможность без помех сосредоточиться, я попытался как следует рассмотреть свою ногу, которая была частично прикрыта повязкой до колена. Я мог видеть правую ступню, которая все еще была пожелтевшей и гротескно распухшей, а любая попытка пошевелить голеностопным суставом вызывала сильную боль. При этом в самой стопе ощущалось тревожное отсутствие чувствительности, как будто она была отделена от основной конечности.
Размышляя о причине этого — несомненно, были серьезно повреждены нервные окончания, — я осматривал свои новые покои. Они оказались на удивление шикарными.