— Как Сеул? — спросил Барнс, ставя перед ней чашку.
Романофф обхватила ее замерзшими пальцами и сделала несколько жадных глотков. Отставила обратно на стол, качая головой.
— Никак. Я… не нашла то, что искала. — Зеленые глаза скользнули по комнате, окинули взглядом Барнса, задержавшись на его бионической руке. — А как дела в Каракасе? Навели порядок?
— Стив навёл. Я только немного помог ему.
Уголки бледных губ девушки дернулись в улыбке. Она сделала ещё несколько глотков, приятно согревших ее горло, и вместе с чашкой поднялась из-за стола.
— Кэп знает в этом толк, — сказала она. — Но ты тоже молодец, солдат.
Барнс едва не вздрогнул от пронизавшего все тело озноба.
— Не называй меня так.
Его тон почти заставил Романофф испугаться, но она не подала виду. Холодный, как февральский ветер. И совершенно бескомпромиссный. Он отчеканил это так резко, что и сам не сразу понял, насколько грубо его слова могли прозвучать.
Наташа отставила чашку, освобождая руки, и подошла к нему, складывая их на груди. Зеленые глаза внимательно изучали лицо Барнса, пытаясь встретить его в замешательстве блуждавший по полу взгляд.
— Тогда как мне тебя называть? — наконец спросила Романофф, и только тогда он посмотрел на неё.
— Как хочешь, — не без труда ответил Барнс, и тон его тут же смягчился. — Но только не так… Пожалуйста.
Девушка сделала ещё шаг, сокращая дистанцию, которую всегда с ним держала, и, к удивлению Барнса, положила ладонь на его плечо. Кто бы мог подумать, что рука, в прошлом наносившая такие тяжёлые удары, могла так мягко опуститься на его кожу.
— Пойми меня, — вновь заговорила она, — я не знала Баки из Бруклина. Я знаю Зимнего солдата. И немного знаю того, кого в Ваканде прозвали Белым Волком.
Барнс тяжело вздохнул, опуская глаза. Он знал, что ему от этого не отмыться. Его руки в крови. По локоть, по плечи. Пройдёт много лет, но он останется тем, кто служил КГБ, служил ГИДРЕ, убивал дюжины людей по приказу. Оставил на теле стоявшей перед ним девушки шрамы, которые никогда не исчезнут.
Чувство бесконечной вины разливалось по его венам жидким свинцом.
— Но я не против узнать Джеймса, — продолжила Романофф, вновь выдергивая его из бездонного колодца мыслей. Она легко сжала его плечо, после чего убрала руку и улыбнулась. — Джеймс Бьюкенен Барнс… — произнесла она почти по слогам, — звучит красиво.
========== Джеймс ==========
— Zhelanie.
— Нет…
Железные наручники сжимают запястья до боли, не давая пошевелиться. Толстый кожаный ремень обхватывает лоб, пряжка врезается в кожу.
— Rzhavii.
— Нет! Нет, нет…
От бетонных серых стен веет ужасным холодом. Кровь стыла бы в жилах, если бы поднимавшаяся изнутри агония не заставляла ее закипать.
— Semnatsat’.
— Пожалуйста, не надо!
Полковник произносит слова так отчетливо, что каждая буква буквально бьет Барнса по лицу. Каждый шаг тяжёлых армейских ботинок отдаётся эхом в пустом помещении.
— Rassvet.
— Хватит! Пожалуйста, хватит!
Барнс рвётся, изо всех сил пытается избавиться от сдерживающих его оков. Рычит как раненый дикий медведь, потому что знает, что будет, когда произнесут последнее слово. Но металл сильнее, чем его мышцы. Сильнее даже чем его бионическая рука.
— Pech’.
— Джеймс.
— Devyat’.
— Джеймс!
Мороз смешивается с жаром. От крика остаётся лишь звон в ушах. Серые стены разбиваются на куски, и на их месте возникает ночной полумрак спальни. На кулак намотаны лоскуты разорванной простыни, длинные волосы прилипли ко лбу и шее, прикрытым испариной.
— Джеймс…
Романофф стоит в дверях, приоткрыв дверь в коридор и впустив в его комнату немного тусклого света. Испуг застыл на ее лице, зеленые глаза в удивлении округлились. Она всматривается в темноту, ищет взглядом глаза Барнса, которые он старательно от неё прячет.
— Все в порядке, — цедит он сквозь зубы, пытаясь освободить руку, но вместо этого путаясь ещё больше. — Плохой сон.
— Я принесу тебе воды, — голос снова невозмутимый. Почти. В самый последний момент интонация выдаёт неподдельное беспокойство.
— Нет.
Барнс не хотел ни воды, ни чьего-либо сочувствия. Хотя нет, промочить горло, наверное, все же не отказался бы. Но только если нальёт себе сам. Никакой жалости со стороны. Романофф и так уже увидела слишком много.
— Лежи, я принесу.
— Я сказал нет.
Снова тон ледяной. Как сталь клинка. Режет, не давая Наташе вновь возразить.
Она не отводит от него глаз. Беззвучно заходит в комнату, закрывая за собой дверь, подходит к краю кровати. Стоит над ним несколько секунд, наблюдая за лихорадочными попытками Барнса освободиться от лоскутов.
— Давай я тебе помогу. — Наташа садится и протягивает руку, но тот отдёргивает свою как от огня.
— Уходи.
— Джеймс.
Собственное имя действует на Барнса как успокоительное. На миг он замирает. Смотрит на Романофф то ли как на врага, то ли как на спасителя. Она касается его бионических пальцев осторожно, как будто может неловким движением причинить металлу боль. Снимает разорванную ткань за секунду, но не спешит отпускать его ладонь.
— Что ты видел, Джеймс?
Голос Наташи мягкий, тягучий. Как мед, стекающий по ложке.
— Ничего.
Может, этому учили всех шпионок в СССР, а может у неё это было врожденное. Барнс точно сказать не мог. Но на секунду ему показалось, что вибраниум вдруг начал проводить тепло.
Романофф разжала пальцы и отпустила его руку, поднимаясь с кровати.
— Что бы там ни было, тебе не обязательно проходить через это одному, — сказала она почти шепотом. — Ты больше не один, Джеймс.
Наташа вышла из комнаты так же тихо, как и зашла. Дверь закрылась за ней почти беззвучно, а Барнс как маленький глупый ребёнок все смотрел на место, где она только что сидела.
***
— Как насчёт спарринга?
Барнс хмурит брови.
— Что?
— Спарринг, Джеймс, — повторяет Романофф, и ее губы изгибаются в улыбке. — Например, старый-добрый рукопашный. Помогает немного проветрить голову.
Она стоит боком к нему в освещённом солнцем зале с высокими белыми потолками и смотрит на себя в зеркало, разминая шею.
Прошло несколько дней, но она ни разу не говорила и никак не напоминала о том, что видела ночью. За это Барнс был ей особенно благодарен. Стив, видимо, слишком крепко спал, чтобы услышать что-либо, а Наташа так уверенно делала вид, что ничего и не было, что он и сам иногда верил, что тот разговор ему приснился.
Но, конечно же, это было бы слишком хорошо, чтобы оказаться правдой. Как бы сильно Барнс не старался переключиться, рано или поздно его мысли все равно падали в эту воронку.
— Не стоит. Я не хочу тебе навредить.
Брови Романофф удивленно изгибаются, уголок губ приподнимается в улыбке. Она приближается, не отрываясь смотря в его глаза снизу вверх.