Выбрать главу

И когда студент взялся за саблю обеими руками и начал медленно поднимать ее, Алессандро вышел из-за портьеры у него за спиной и рукояткой пистолета ударил по голове, рассекши кожу и свалив его на пол.

Держа револьвер обеими руками, Алессандро обошел стол. Когда взвел курок, щелчок эхом отразился от стен и потолка.

Он думал, что они уйдут, но один из студентов сунул руку под пальто и тоже достал револьвер. Алессандро не знал, что делать. За стенами гремел далекий гром, ветер завывал, ломясь в окна.

— Евреи объединились с…

— Заткнись! — рявкнул Алессандро и напрягся, делая вид, будто сейчас нажмет на спусковой крючок. — Проблема с евреями именно в том, что они ни с кем не объединяются, ясно?

Громыхнул гром. Алессандро и понятия не имел, что гром, приглушенный валящим снегом, ничем не отличается от артиллерийской канонады. Он по-прежнему держал монархистов на мушке, потому что ничего другого ему не оставалось, они попятились к двери и покинули комнату.

* * *

Молодые неопытные певцы и матерые, но с плохим голосом, часто попадали в Болонью, в театр с мощными потолочными балками и каменными стенами. Украшения фасада потрепали ветер и вода, так что дьяволы остались без зубов, горгульи без лиц, карнизы местами обрушились, но в Италии всегда хватало зданий, которые, кажется, вот-вот рухнут, и болонский театр благополучно дожил до отъезда Алессандро из города.

Трижды в неделю Россини и Верди силой и красотой затыкали рты студентам и заставляли их слушать музыку и не отрывая глаз следить за происходящим на сцене. Певцы Ла Скала полагали, что это естественное состояние человечества. Когда один певец говорил другому о предстоящем выступлении в Болонье, обычно следовал вопрос: «И на какое время ты рассчитываешь очистить небо?» Под этим подразумевалось, на сколько минут своей арии он сможет удержать зал от запуска бумажных голубей, которые в огромных количестве летали и сталкивались над оркестровой ямой. Они могли летать на десяти, а то и на двадцати уровнях, кругами, зигзагами, просто парили, целой сотней, а то и больше, в итоге планируя на музыкантов.

Все следили за траекторией собственного голубя или на фаворита. Но певцы видели не только голубей, но и почти тысячу голов, которые, точно на каком-то безумном теннисном матче, поворачивались в разные стороны, не только вправо-влево, но еще и постепенно опускаясь вниз. Певцам казалось, будто они выступают в клинике нервных болезней.

Порой один или даже несколько студентов, знавших слова и обладающих мощными голосами, вскакивали на стулья и соперничали с тем, кто пел на сцене. Не имело значения, хотели они поддержать певца или унизить. Результат от этого не менялся. Еще хуже было шуршание нескольких сотен газет, свидетельствующее об оскорбительном безразличии. Не раз и не два на сцену летели яйца и овощи, а то и ботинок, приземляющийся рядом с перепуганной обладательницей сопрано.

Но если молодой певец, собравшись с духом, продолжал петь, и пел хорошо, тысяча юношей, неуправляемых, как звери, и непокорных, как необъезженные лошади или накачанные кофеином быки в праздничный день, внезапно замирала. В зале нарастало напряжение, на тысяче лиц отражались печаль, страсть и желание, у некоторых блестели глаза, а у кого-то от чувств по щекам текли слезы, сверкающие в отсвете софитов. И когда ария заканчивалась, спустя несколько секунд полной тишины студенты устраивали бурю восторга, какой не знавал ни один из самых знаменитых оперных театров мира.

После живой увертюры, обусловленной тем, что театральные импресарио с давних пор знали, что молодежь можно утихомирить только охотничьими рогами, занавес поднялся, смяв несколько бумажных голубей. Красивейший задник словно светился. Синева Джотто и тени Караваджо объединились в этом тихом лесу, отражая не время суток, а состояние души. Увертюра в сочетании с мечтательной синевой, темной зеленью облаков, изображающих кроны деревьев, и движущимися тенями, угомонила студентов, которые затихли, словно мертвые.

Но едва группа полнотелых «охотников» вышла из-за деревьев и начала петь, Алессандро заметил, что с самого верхнего яруса порхнули бумажные голуби. В оркестровой яме, пренебрегая правилами противопожарной безопасности, двое студентов поставили мангал и жарили на открытом огне кусочки мяса. Алессандро облокотился на обитый бархатом барьер второго яруса и улыбнулся. Он думал о девушке, которую встретил в парке Виллы Медичи. О той молоденькой француженке, чьего имени он не знал и которую окружали подруги-хранительницы, встреча больше напоминала сон, но ему казалось, что он знает ее всю жизнь. Когда их взгляды встретились, он почувствовал, как его с невероятной силой повлекло к ней, словно пятьдесят лет сжались в две секунды. Он не влюбился в нее без памяти, а просто полюбил, и хотя сначала ему казалось, что он скоро ее забудет, от одной мысли об этом его любовь только росла, заставляя вспомнить, что самые сильные бураны начинаются с нескольких плавно опускающихся на землю снежинок.