— Теперь ступайте, также ползком к первому оврагу и заляжьте там. Я постараюсь скоро вернуться, а если замешкаюсь, то ступайте домой и доложите командиру, что в турецком отряде не больше двух тысяч человек, т. е. четыре табора.
Когда товарищи отползли уже по расчету Яшки на полверсты, он мгновенно вскочил на ноги и быстро пробежал мимо турецкого часового, так, что тот не успел опомниться. Хотел было стрелять, но стрелять в середину своего лагеря не приходилось. Яшка отчасти на это рассчитывал, а потому он только и заботился о том, чтобы скорее вбежать в цепь. Подбежал Яшка к костру, около которого сидела кучка турок, а над костром висел медный котелок с варившеюся в нем пищею. При столь внезапном появлении незнакомого лица, турки вскочили на ноги и взялись за свои ятаганы. А Яшка, как ни в чем не бывало, со спокойным видом стал им объяснять, ввертывая турецкие слова, из которых те поняли, что он перебежчик из русского лагеря, и желает служить султану, приняв магометанскую веру. Послушали его турки, развесили уши, стали расспрашивать, сколько русских солдат пришло сегодня и что им приказано делать? Яшка отвечал, пуская в ход свои пальцы, всякие гримасы и перемешивая русскую речь турецкими словами. Надо полагать, что турки понимали его, потому что утвердительно кивали головами и миролюбиво и даже ласково обращались с ним. Посоветовавшись между собою насчет доклада своему офицеру о прибытии русского перебежчика, решили отложить до утра, так как дежурный офицер уже спал преспокойно в своей палатке.
Читатель может предложить нам естественный вопрос: откуда Яшка узнал, хотя и немного, турецкий язык. Мы ответим, что он проводил целые часы свободного от службы времени с пленными турками и беседовал с ними и, благодаря своей прекрасной памяти, запоминал слова.
В висевшем над костром котелке сварилась пища. Турки вылили ее в миску, вокруг которой они сели и посадили с собою Яшку, который бесцеремонно стал есть, похваливая похлебку. Поужинали. Яшка поцеловал в знак благодарности руки у турок, чему те и не противились и потрепывали его по плечам в знак своего благоволения. В самое короткое время Яшка, как говорится, влез туркам в душу и таким образом устранил всякое подозрение на свой счет. Легли спать. Яшка лег с краю. Турки безмятежно уснули, а Яшка сначала закрыв глаза притворился, что спит, а потом стал высматривать, что ему было нужно. Покончив с этим делом, он прислушался к дыханию ближайшего своего соседа и, когда убедился, что он крепко спит, он снял с головы его красную феску, надел ее себе на голову и, не торопясь, пошел по той самой дороге, по какой пришел в лагерь. Не доходя еще до цепи, он припал к земле и подполз к дремавшему часовому, который, опершись на ружье, покачивался из стороны в сторону, стараясь удерживать равновесие. Тут Яшка задумался, что ему делать? Задушить ли часового или проползти мимо него? Очевидно, он решился на второе, как более надежное средство, потому что в два прыжка перескочил линию цепи и с неимоверною быстротою побежал. Но ближайший часовой заметил этот побег, однако, не решился стрелять в беглеца, смущенный феской на его голове, вследствие чего он признал в нем турка. Тем не менее подумавши он решился сделать выстрел на воздух, рассуждая так: пусть лучше будет фальшивая тревога, чем завтрашний день меня посадили бы вместе с соседом на кол, это, должно-быть, весьма, неприятная штука.
Вследствие выстрела турки всполошились, и в каких-нибудь пять минут весь лагерь был на ногах. Но никто не знал даже в какой стороне цепи последовал выстрел, а потому суетились, бегали, расспрашивали друг у друга, и, когда, наконец, узнали истину, Яшка вместе с товарищами своими, которые ожидали его в назначенном месте, был уже далеко. Положим, что в погоне, которая была сделана за беглецом, приняли участие верховые солдаты, но в этом случае русским молодцам помог глубокий овраг, шедший по направлению к русскому бивуаку. Они вскочили в него и преспокойно достигли до места своей стоянки. За неимением никаких следов беглецов турки порешили, что часовому просто пригрезился беглец небывалый, и они вернулись в свой лагерь. Что же касается до той группы турецких солдат, с которыми Яшка обедал, то они утаили происшествие вчерашнего дня, иначе им пришлось бы поплатиться, по меньшей мере, сотнею ударов палками по пятам. (Такое наказание практикуется и доныне).
Возвратившись в лагерь, Яшка отослал своих товарищей в палатку, а сам отправился к своему ротному командиру, в палатке которого горела свеча, и командир не спал. Яшка без доклада вошел в палатку, не снимая фески и, остановившись у порога, проговорил:
— Здравия желаю вашему благородию.
Командир, сидевший спиною ко входу в палатку, быстро оглянулся и был удивлен, заметив на голове Яшки турецкую феску. Яшка тотчас снял феску и, вытянувшись в струнку, ожидал, пока заговорит его начальник.
— Это ты Дребеденев? — спросил командир.
— Так точно, ваше благородие.
— Уже вернулся?
— Здрав и невредим.
— Ну, что скажешь?
— Осведомился, как следует, ваше благородие. Турок, почитай, не больше четырех таборов, потому что палатки стоят четырьмя кучками.
— В самом лагере ты был?
— И суп хлебал. А это вашему благородию подарок от турецкого часового, — сказал Яшка, подавая командиру феску.
При этом Яшка подробно рассказал о своем путешествии. Командир, приняв феску, покачал головою и с улыбкою сказал:
— Молодец ты, Дребеденев. Смотри только, поосторожней шали. Право, жаль будет, если тебя прирежут.
— Останутся еще в роте, ваше благородие, и другие молодцы не хуже меня, — отвечал, не выходя из должной субординации, Яшка.
Не дорога была командиру принесенная ему Яшкою феска, но дорога удаль солдатиков в его роте; а потому он и взял ее лишь для того, чтобы на утро показать с некоторою гордостью своим сотоварищам-офицерам. Но не пришлось бедняге похвастаться пред товарищами. На утро, едва стало рассветать, оба русские батальона выступили против турок, и он был тяжело ранен. Чуть живого своего командира Яшка вынес на своих плечах из самого жаркого места боя. Через два или три часа командир скончался и был похоронен в общей братской могиле, на месте бывшего турецкого лагеря. Турки были разбиты наголову, и сам их паша попал в плен со всем добром, которое было в лагере. От четырех таборов спаслись бегством две или три сотни турок и то те, которые заблаговременно задали лататы.
Как ребенок, навзрыд оплакивал Яшка своего командира и несколько дней сряду был грустен и часто навещал родную ему могилу.
Но ведь нет горя, которое не переживалось бы, когда горюющий человек находится в здравом уме и твердой памяти. Так случилось и с Яшкою. Этому помогло еще то, что в пятую роту назначен был старший субалтерн той же роты, некто Акимов, которого очень любил покойный командир.
Из последней битвы Яшка извлек для себя лишь одну пользу. Он приобрел себе одежду турецкого пехотинца, которую всегда носил в своем ранце на всякий случай.
Не прошло и месяца, ему очень пригодилась эта одежда, при таких обстоятельствах: разгромив турецкий лагерь, оба батальона вернулись под Силистрию, которую русские войска держали в осаде, надеясь, что турки сами сдадутся. А штурмовать ее было трудно, главным образом потому, что русского войска было тут немного, а свежие силы не подходили. Турки делали из крепости очень частые вылазки, которыми тревожили и ослабляли русские силы. Яшка неутомимо участвовал почти во всех ночных походах, за что ему дозволялось задавать изрядную высыпку. Участие Яшки в ночных нарядах сильно развило отвагу не только в его роте, но и в других.