— А ты как считаешь?
На том вопросы исчерпаны. Нам с Лукой слова никто не давал. Стефан подводит нас к Бочонку, плотному одноглазому малому, чьи ручищи походят на две отлитые из железа клешни, и велит держаться его.
— Вы ловите женщин.
Четверо македонцев и двое ахейцев ловко вяжут веревочные петли. На нас с Лукой по-прежнему никто не обращает внимания, но поскольку некоторые бывалые воины проверяют, легко ли выходят из ножен мечи, мы делаем то же.
Наконец, когда все уже построились, Лука решается потихоньку спросить:
— А женщины-то нам зачем?
Бочонок замирает как вкопанный. Потом поворачивается:
— А то ты не знаешь? Но постарайся обойтись без брачного предложения, паренек.
7
И вот наш отряд быстро, но совершенно бесшумно, под стать лунным отсветам на реке, скользит вниз по склону холма. Трудно поверить, что люди могут передвигаться столь тихо и столь проворно.
Афганские деревни строятся как форты, вкруговую, их обегает сплошная ограда из необожженного кирпича. Наши солдаты десятками через нее перемахивают, неудержимо и безостановочно, словно переливающаяся через плотину вода. Мы с Лукой уныло мотаемся где-то в хвосте этой темной волны, стараясь не потерять из виду Бочонка. Нам не поручено никого убивать, мы слишком зелены для столь серьезного дела и годимся только на то, чтобы собирать в одну кучу и удерживать под охраной женщин с детьми. И тех и других продадут потом в рабство. Перекинувшись через стену, мы натыкаемся на двух собак с перерезанными глотками: видимо, кто-то ловкий и опытный успел позаботиться, чтобы эти сверхчуткие стражи не подняли шума.
Оказывается, наружная стена не единственная, деревня за ней — со всеми своими лачугами, хлевами, курятниками, амбарами и сараями, лепящимися вокруг прихотливо разбросанных огородов и загонов для коз и овец, — напоминает пчелиные соты.
Но вот послышались крики. И наши, и вражеские. Подняли лай собаки. Таиться больше не надо.
Афганские хижины — это в основном мазанки, крытые тростником и соломой, входят в них со двора. Наши люди, прорываясь вперед, поджигают крыши, чтобы во всех этих норах и логовах никому не вздумалось отсидеться, и спешат дальше. Бочонок указывает нам с Лукой на ряд хибар и орет:
— Хватайте всех, кто оттуда полезет!
Ну да, мамаши с детишками со всех щелей так и прут. И конечно же, попадают прямо к нам в руки. Мы их тут же заталкиваем в ближайший козий загон. В один миг, кажется, нагребли целую дюжину, и это ведь только начало.
Между тем схватка разворачивается прямо на улочках. Застигнутые врасплох враги повыскакивали из лачуг босыми и полуодетыми, но с оружием — и многие уже сидят на своих лошаденках. Наши парни сбивают их наземь копьями или сдергивают баграми. Ох и сноровисто же орудуют македонцы — и страх берет, и нельзя не залюбоваться. Всех мужчин без разбору укладывают на месте, жены и чада убитых даже пикнуть не успевают. Это настоящая бойня, вроде той, что устраивают, прорвавшись на скотный двор, волки или там львы, но в отличие от зверей солдаты действуют хладнокровно. Для них это просто работа.
Наша группа караулит захваченных женщин и ребятишек. У наших ног блеют козы с козлятами. Животных много, они смертельно напуганы и жмутся к плетеным стенам загона. Их напор столь силен, что хилый забор накреняется и может вот-вот опрокинуться или прорваться. Плохо понимая, что же нам делать, если это произойдет, я ищу глазами Бочонка и вижу, как одна из пленниц, выхватив что-то из складок своего широкого платья, бьет его этой штукой в живот.
Бочонок не двигается, просто смотрит вниз с выражением тупого удивления на лице, потом поднимает глаза и внимательно изучает афганку, которая неподвижно стоит перед ним в таком же немом изумлении.
В правой руке у Бочонка меч. Не торопясь, он хватает женщину за платок и одним коротким движением впечатывает ей в лоб железную рукоятку клинка. Треск расколовшегося черепа, кажется, слышен повсюду.
В тот же миг македонцы с ахейцами принимаются резать пленниц как скот — миг-другой, и весь загон залит кровью, словно тут опрокинули бочку с красным вином. На земле валяется десятка два трупов.
Сопротивлением и не пахнет, солдаты действуют так быстро и так умело, что их жертвы умирают мгновенно. Никто не корчится в муках и не вопит. Убийцы явно не распалены жаждой крови и не испытывают никакого удовлетворения. Напротив, они досадливо хмурятся: погибло столько крепких рабынь. Их можно было бы сбыть за хорошие деньги.
Я парализован ужасом. Одно дело — повествовать о подобной резне, неохотно копаясь в напластованиях воспоминаний, и совсем другое — участвовать во всем этом. Совсем еще молодая афганская женщина в мольбе цепляется за мои колени, выкрикивая что-то невнятное. Двое детей зарываются лицами в ее платье.