— И все, Матфей, больше ни слова. Не хочу даже слышать об этом. Думай что хочешь, но свои мысли держи при себе.
Он укрывается полой плаща и поворачивается спиной.
Я думаю, что мы схожи с разбойниками. Говорят, принимая кого-нибудь в шайку, главари первым делом принуждают новичка совершить преступление под стать тем, какие уже совершали все ее члены, повязывая таким образом его с ними общей виной. После чего пути назад у него уже нет. Он становится точно таким же, как прочие.
Я говорю это Флагу.
— Вижу, ты все еще напрягаешь мозги, — ворчит он.
Наконец на четвертый день к полудню с очередной высотки мы видим их — оборванных, босых беглецов. Около двух дюжин базов еле тянутся вдоль подножия черной каменистой гряды.
Манерой сражаться афганцы совсем не походят на македонцев. Наш строй щетинится копьями, всегда готовыми отразить нападение. Туземцы предпочитают действовать на расстоянии. Их излюбленное оружие — луки или пращи. Кроме того, на поясе каждого из них вместе с прочим диковинным снаряжением висят три ножа — малый, средний и совсем длинный.
Боя они не принимают, а пускаются в бегство, карабкаясь на скалы, как козы, отстреливаясь и сбрасывая с откосов валуны в надежде накрыть нас лавиной. Пущенный из пращи булыжник размером с армейский котелок со свистом пролетает мимо моего уха.
Наши лошади лазать по скалам не могут. Мы гонимся за афганцами пешими, но сблизиться с ними нам так и не удается. Локтях в шестидесяти от нас они ускользают за гребень холма и пропадают из виду.
Преследование продолжается еще два дня все в том же пешем порядке. Своих изрядно отощавших лошадок мы ведем в поводу. Наши проводники испарились, и теперь мы ищем не столько врага, сколько воду. А как найдем какой-нибудь хилый источник, уже не решаемся отходить от него далеко, когда же уходим, то стараемся хорошенько запомнить дорогу, чтобы в случае надобности суметь к нему возвратиться. Очередным вечером перед обустройством стоянки Флаг посылает меня, как и других новобранцев, на поиски столь необходимой всем воды. Мы расползаемся в разные стороны.
Я без каких-либо задних мыслей бреду себе в одиночку по сухому каньону и, спокойно сворачивая за скальный выступ, едва не наталкиваюсь на афганца.
До него локтей шесть. Он сидит на корточках и облегчается.
Мой первый порыв — извиниться и удалиться. Потом до меня доходит, что это враг — вот ведь какая нелепость! Застигнутый врасплох малый тоже разинул рот: он поражен не меньше меня. Я хочу крикнуть, позвать ребят — не тут-то было! Ужас сковал немотой мой язык.
А мой афганец уже на ногах. Ему около тридцати лет, черные глаза, лицо спрятано в бороде, густой и пышной, как заросли карри. При всей своей растерянности я решаю попробовать припугнуть его и шагаю вперед, выставив перед собой копье. Страх наполняет глаза туземца. Он сглатывает слюну и вместо того, чтобы отступить, неожиданно прыгает в мою сторону. Я не успеваю даже подумать о какой-либо защите, как он, увернувшись от наконечника пики, хватается обеими руками за древко и дергает его на себя. Я тяну на себя. Выглядит все это как перетягивание шеста, только сейчас в этом обычно шуточном состязании проигравшему грозит смерть.
Мой противник кричит. Мне приходит в голову, что он, скорей всего, караульный. Значит, афганский лагерь находится совсем рядом, за другим каменным выступом, например.
Теперь кричу я:
— Флаг! Толло!
Афганец отпускает древко моей пики и кидается на меня, причем о своем оружии он, похоже, не помнит. Крепкие зубы впиваются в мое плечо, жесткие пальцы норовят выдавить мне глаза. Сцепившись, мы падаем и катимся по горячему пыльному щебню. Мой страх уступает место странному чувству. Мне кажется дикой, чудовищной несправедливостью погибнуть вот так — ни с того ни с сего!
Это придает мне сил. Я вырываюсь, ярясь не столько на афганца, сколько на собственную глупость. Мы опять на ногах. Руки мои свободны. Враг вспоминает о своем кинжале и тянется к нему, а я подбираю с земли осколок базальта. Афганец снова бросается на меня и клинком дырявит мой плащ, я же изо всех сил бью шельму камнем. Попадаю в лицо. Камень большой, с солдатский сапог, слышно, как дробятся зубы. Противник отшатывается и падает. Я наваливаюсь на него и все тем же куском базальта выбиваю ему мозги. Времени на это требуется немного — его череп раскалывается, мои пальцы тонут в горячей жиже.
Звучат голоса. Трое афганцев появляются впереди, но сзади ко мне спешат Флаг, Толло, Тряпичник и еще двое парней из наемников, их имен я не знаю.
Говорят, нет ощущения сильнее страха. Это не так, стыд гораздо сильней. И потому, глядя на ястребом налетающего на врагов Толло, я испытываю невероятное облегчение от сознания, что вот сейчас, может быть, мне удалось хоть в какой-то мере искупить вину за свое непростительное, недостойное поведение в деревушке.