«Да отвернется от тебя Бог!» — самое жестокое проклятие у афганцев. Таков горький хлеб твоей девушки, которым она вынуждена давиться с каждым восходом солнца!
Я вмиг обращаюсь в слух и осторожно интересуюсь, есть ли у Стефана стихи обо всем этом. Лирик словно не слышит.
— Солдаты и их подруги, — гнет свое он, — отнюдь не столь примитивны, как склонны воображать себе некоторые. Глядя на твоего брата Илию с его возлюбленной, можно подумать, что видишь княжескую чету, так нежно пекутся они друг о друге. Даже Флаг, который предпочитает распутниц, обращается с ними по-своему ласково. И уж если на то пошло, разве войско блудниц, якобы увязавшееся за нами, не является неотъемлемой частью нашей великой армии? Разве эти девицы не наши сестры? Разве «добропорядочные» женщины способны так заразительно хохотать, так безудержно отдаваться простым человеческим радостям?! Например, прыгать голышом в реку или барахтаться в выпавшем за ночь снегу?
А дети, которых армия походя производит? Их просто тысячи, им нет числа! Можно, конечно, воротить от шлюх нос, но, рожая наших детей, они в первую очередь становятся их матерями.
Нет, ты хотя бы попытайся представить, как горько этим несчастным созданиям сознавать, что мужчины, с которыми они живут как с мужьями, без раздумий покинут их, как только им придет время возвращаться на родину, к настоящим женами и детям, где они даже не вспомнят ни об оставшейся в далеких краях безотцовщине, ни о своих верных спутницах. Ты помнишь Оке? Помнишь, с каким надрывом прощались там со своими лошадками отправлявшиеся домой фессалийцы? Похоже, разлука с животными удручала бравых конников больше, чем расставание с собственными чадами и с женщинами, которые выносили и вынянчили этих чад.
Что, по-твоему, чувствовали тогда эти брошенки? Разве они настрадались меньше, чем мы? Разве не бок о бок с нами преодолевали они каждую милю этого бесконечного и считавшегося ранее непроходимым пути? Разве они не мучились от хворей, голода и жажды, не ломали рук-ног, не падали, обессилев от изнурения, наземь?
Да, их не шлют в бой, но разве они находятся в безопасности? Разве караваны и обозы, с какими им разрешается следовать или к каким они прибиваются на свой страх и риск, не манят к себе грабителей разного рода? Особенно диких даанов, саков и массагетов, подлинных опустошителей этих краев, что в первую очередь охотятся за поживой и потому предпочитают захватывать женщин, а не сражаться с хорошо обученными солдатами.
И нашим спутницам зачастую приходится защищаться самим, впрочем, постоять за себя они тоже умеют. В их руках даже простая заколка превращается в грозное оружие, ибо каждая из них знает, куда и как ее нужно вонзить, чтобы удар был смертельным.
Я скажу вот что: все эти так называемые обозные шлюхи есть, может быть, единственная наша опора в этой не слишком-то дружелюбной стране. Без них, поверь, мы здесь и месяца бы не протянули!
Мараканда свободна. Мы тут ни при чем. Разве что косвенно. Спитамен, успевший ее захватить, узнав, что мы приближаемся, ударился в бегство. Местные жители заверяют, что это они вынудили его уйти. Похоже, им боязно, как бы Александр не решил поквитаться с ними за потворство врагу. А может, они просто пытаются набить себе цену. Или рассчитывают на благодарность. В любом случае, как только Андромах с Менедемом узнают, что неприятеля в городе нет (весть эта приходит раньше, чем мы успеваем добраться до места), они решают незамедлительно устремиться в погоню. При этом, как всегда, царит полная неразбериха. Наш авангардный отряд, не получая никаких приказов, прохлаждается в седлах, пока вместе с несущим хлопковый пух полуденным ветерком не прибывает курьер, посланный Андромахом. Нам вменяется встать кордоном и разворачивать всех, кто до нас дошагает, в обратную сторону, а когда поворот совершит вся колонна, двинуться за ней следом. Вот тебе, значит, и пообедали, и покормили животных!
— И какой же гений измыслил этот маневр?
Мы с Тряпичником, Кулаком и Костяшкой торчим под самыми стенами Мараканды, заворачивая усталых ребят. Узнав, что им предстоит топать обратно, они стонут. До города рукой подать, а город — это фураж и вода для коней, а для нас самих по меньшей мере шанс выспаться не на голой земле. Так нет же, нам не дают даже оправиться, нас просто гонят, как скотину, назад с туманной задачей попробовать изловить неприятеля в лабиринтах ущелий или в прибрежных зарослях, где он как рыба в воде, а мы ни ухом ни рылом.
— Дети мои, — глубокомысленно изрекает Стефан, — мне это ну совсем уж не нравится.