Иногда Лука внимательно ко мне присматривается. Я к нему тоже. Когда мы ловим друг друга на этом, то оба ржем.
— Ты в порядке? — спрашивает он.
Мы ржем еще пуще, хотя это не веселье.
И вообще, что-то в наших отношениях изменилось. Раньше мы всем делились друг с другом, никто не мог встать между нами, а сейчас ему ближе Гилла. Он ей все выкладывает, а со мной начал скрытничать. Оно, конечно, и правильно, я за него только рад. Между мной и Шинар, боги свидетели, такого нет и в помине.
Зато я сблизился с Флагом. Правда, Лука все равно не дает мне покоя. В нем никогда не замечалось особой склонности к замкнутости. Есть, знаете, такие ребята, у которых, как говорится, что на уме, то и на языке. Вроде бы он и сейчас не молчун, но… тот Лука, да не тот. Этому слова не подберешь, будто он сам не свой, что ли? Короче, не такой, каким был.
Но что я точно знаю, так это то, что скорее умру, чем позволю кому-нибудь причинить ему вред. Чтобы поразить его, оружие должно сначала пронзить мою плоть.
Интересно, что схожие чувства я испытываю по отношению и к другим парням нашего подразделения, включая новобранцев из свежего пополнения, которых еще и в глаза-то не видел. Когда я говорю о том Флагу, он реагирует однозначно:
— Ты делаешься солдатом.
События на Благоносной мы с Лукой не обсуждаем. Не можем. Слишком сильна боль. А вот с Флагом порой мы эту тему затрагиваем. Там, на поросших буйной зеленью отмелях, я потерял свою команду, свое оружие и свою лошадь. Потерял бы и жизнь, если бы не Лука.
После случившегося я уже не могу командовать людьми в прежней манере. И больше не допущу, чтобы старшие командиры, пусть из самых высоких соображений, вели меня куда-то вслепую, ничего не говоря и не объясняя. Если понадобится, упрусь рогом. Я похоронил Тряпичника, Блоху, Костяшку, похоронил Факела с Черепахой. Да, они были мальчишками, но они были еще и солдатами. Неплохими солдатами. Сейчас, под сливовыми деревьями, я составляю письмо их родителям. Это самая трудная работа, какую мне приходилось когда-либо выполнять.
— Война все меняет, — говорит Флаг. — И меняет не так, как мы ожидаем.
И то сказать, Лука, например, лишился глаза и настрадался в плену, но воспринял и то и другое как нечто естественное, с удивительным стоицизмом. Набрался, как он говорит, ума-разума. Что ж, возможно. Ведь с того дня, как мы покинули Македонию, прошло двадцать пять месяцев. А по ощущениям — двадцать пять лет.
— До поры до времени солдата поддерживает мечта о возвращении домой, — говорит Флаг. — Так и с Лукой. Он считал дни, оставшиеся до конца службы. А теперь понимает — дни идут, и конца им все нет.
Конца не будет, похоже, и этаким вывертам Флага. Этот малый не перестает меня удивлять. Всякий раз, когда мне кажется, будто я с ним сравнялся, на поверку выходит, что до него шагать и шагать. Я честно рассказываю ему о том, что чувствовал, попав к дикарям.
— Нам вдалбливали, что суровые испытания закаляют людей, добавляют им силы, отваги. Это ложь! Вся твоя стойкость, все твое мужество летят псу под хвост, когда понимаешь, насколько ты слаб и ничтожен. Ужасное состояние.
Это чистая правда. Плен сломал во мне что-то. Стоит вспомнить о нем, и я снова трясусь. Дюжину раз на дню у меня подгибаются ноги. Я с детства привык рассчитывать на себя, не очень-то полагаясь на вышнюю помощь. А теперь начинаю задумываться, не пора ли пересмотреть свои взгляды.
— Солдату вообще незачем думать. — Флаг мог бы и промолчать, я его все равно бы услышал. — Вот для чего боги создали панк и назз.
Мы пьем. Теперь я понимаю толк в выпивке. Мы напиваемся до бесчувствия. Бесчувствие — это хорошо. Оно способствует исцелению.
Правда, моя правая рука по-прежнему бездействует, и полную до краев чашу мне приходится поднимать левой рукой.
Лекари говорят, что череп мой проломлен и что вообще по всем правилам я должен был остаться на отмелях Благоносной. Ну а сколько времени займет лечение? Этого они не знают. Как не хотят знать, что каждый шаг по больничной палате отдается в моей несчастной башке и что порой из нее что-то выпадает. А может, падает вся моя черепушка, но потом подскакивает и садится на место. Погремушка какая-то, а не башка.
Лука за полученные ранения награжден Бронзовым Львом. Я тоже, вторично. А еще Лука удостоен царского венка за доблесть и произведен в младшие командиры. Кроме того, мы оба премированы годовым жалованьем, а все наши долги перед армией списаны. Звучит это, конечно, здорово, но не следует забывать, что нам предстоит заново приобретать лошадей, снаряжение и все такое.