И он крепко обнимает свою подругу.
Илия в силу занимаемого им положения участвует в важных штабных совещаниях. Он в курсе всех планов ставки и решительно вознамерился по возможности ограждать меня от опасностей. Его влияния вполне хватает, чтобы все мои прошения о переводе в разведку летели в корзину.
Небезразличен ему и Лука.
— Что творится с твоим другом? — спрашивает меня он порой.
А еще брату не нравится мое пьянство.
— Будешь дуть горькую, станешь таким же, как я.
Подумаешь, напугал! Для меня это комплимент, а не порицание.
Вечер за вечером я засиживаюсь у Илии и его компаньонов.
Дивные парни, отважные, умные, прямо тебе Флаг со Стефаном, только лоску и лихости в них, пожалуй, побольше. А начнут говорить — с меня даже хмель слетает: так смелы их суждения.
— Эта дыра стократ хуже Персии, — заявляет Деметрий.
— Афганистан просто пытка для каждого, — вторит ему Аримма. — Но прежде всего для нашего Александра.
«Друзья» опасаются, что Александр так до сих пор и не оценил в должной мере, с чем ему выпало тут столкнуться. По их мнению, нам следует полностью очистить страну от туземцев. Сопротивляющихся уничтожить, остальных, от мала до велика, выселить, как это сделали Кир в Ионии и Навуходоносор в Палестине.
— Ничто менее радикальное, — утверждает Деметрий, — результата не даст.
Проклятие Афганской войны в том, что врагов почти невозможно втянуть в честный бой. Единственный способ заставить кочевников драться — это перекрыть им все пути к бегству. Так теперь думает Александр. Именно поэтому он и решил поделить свою огромную армию на автономно действующие формирования, фактически те же армии, но уменьшенного масштаба, однако со всей надлежащей структурой, включая пехоту всех видов, тяжелую и легкую кавалерию, осадный обоз с боевыми машинами, службы тылового обеспечения и снабжения, разведку, казну с канцелярией и лазарет с лекарями. При этом командиры таких группировок получают практически неограниченные полномочия. Тем не менее каждому из них, будь то Птолемей, Пердикка, Койн или кто-то другой, предлагается в случае обнаружения значительного скопления неприятельских сил не пытаться самостоятельно завязать бой, чтобы стяжать таким образом всю возможную славу, но теснить дикарей к дислокациям соседнего македонского формирования, дабы тем самым зажать врага в клещи и разгромить окончательно и навсегда.
Это нововведение, как и ряд прочих, не вызывает особенных нареканий у товарищей Илии. Наиболее спорной из принимаемых мер представляется им массовое включение в состав наших войск конных и пеших афганских отрядов. По мнению обоих «друзей», это полное сумасшествие.
— Разве нам мало двух лет возни с местными так называемыми шикари? — горячится Аримма. — Пользы от них никакой, но любой при случае не раздумывая предаст тебя, особенно если будет знать, что это сойдет ему с рук.
Однако Александр в своем решении тверд, и оно уже воплощается в жизнь. Мы видим в лагере горцев из долины Панджшер, пехоту из Газни и Ваграма, конных бактрийцев с согдийцами, а также даанов, саков и массагетов. Можно ли доверять им? Александра это не очень-то беспокоит. По его словам, нанимая этих разбойников, мы, по крайней мере, получаем возможность держать их под приглядом и выигрываем уже в том, что они не со Спитаменом, а с нами.
Наш царь намерен установить полное господство над этой страной, используя все доступные средства. Как военные, так и мирные. И самым ошеломляющим из его новшеств становится ойкос («семейное уложение»). Александр издает указ о «поощрительных выплатах» тем македонцам, что вступают в союзы с туземками и ведут с ними совместную жизнь. Если раньше солдат получал себе свое жалованье, а есть у него подруга или нет, никого не интересовало, то теперь содержать ее ему поможет казна.
Более того, по велению Александра сыновья, прижитые македонцами в таких союзах, признаются гражданами Македонии со всеми сопутствующими правами и льготами, включая солидные выплаты в случае смерти отца и обучение за счет государства. Беспрецедентное решение. Переворачивающее все представления. Одним ударом рубятся корни тысячелетних традиций и устоев.
Многих бойцов старой закалки эти новшества приводят в ярость. Солдатам вообще больше нравится, когда все идет, как идет, а перемены страшат их. Они привержены древним обычаям, чтут добрый дедов уклад, от всяких выдумок не ждут ничего хорошего и признают только два цвета — черный и белый, без каких-либо оттенков. Это правильно — это неправильно, вот и весь разговор. В их глазах наделение их же туземных сожительниц какими-то там правами есть пощечина, нанесенная оставшимся дома порядочным македонкам: солдатским женам, матерям, вдовам, чья верность и преданность являются в своем роде и оплотом, и первоосновой целостности отчизны. (Разумеется, то, что почитай каждый из этих ревнителей верности не пропускает мимо себя ни одной, пусть даже самой завалящей шлюшонки, в данном случае в счет не идет.)