— Фу… А я думал, в самом деле ты с ума сошел.
— Не знаю, кто из нас сошел.
— Я рад, Саша. — Филиппов взял Рыбина под руку и другим, задушевным тоном спросил: — Как же так получилось? Ведь мне сам комбриг сказал: трофеи!
— Это я виноват. Я слух такой распустил, чтобы не приставали.
— Что же это такое?
— Да вот собираю материал. Думаю после войны наукой заняться.
— Чудак! Так зачем же ты скрывал?
— А вдруг не получится?
Рыбин склонился над чемоданом, закрыл крышку. Филиппов положил руки ему на плечи:
— А ты все такой же, Саша.
— Все такой же. — Рыбин выпрямился, покосился на Филиппова дружелюбно. — А ты другой. Начальник. Тебе, знаешь, даже идет такой тон. Да, да.
— Ты мне зубы не заговаривай. Дело делай.
— Слушаюсь. Что прикажешь?
Филиппов задумался. Ясного плана дальнейших действий у него не было.
— Вот что, ты езжай в город и жди меня, а я проеду к начсанарму. Понял, трофейщик?
XV
В машине топилась времянка. Огонь буйно шумел, выплевывая в раскрытую дверцу желтые угольки.
Сатункин кипятил чай в старом, закопченном ведре. За столом сидел Филиппов и, придерживая рукой спадающую на глаза прядь волос, писал письмо своим родителям в город Новосибирск.
«Здравствуйте, дорогие мои!
Пишу вам во время короткого затишья. Прежде всего, не волнуйтесь — я жив и здоров. Настроение отличное. Да и как ему не быть отличным — наступаем. В сутки проходим с боями по сорок и более километров. Ты, отец, старый вояка и представляешь, что это значит. Раньше и думать не могли о таких темпах, теперь это в порядке вещей. Вы там, в тылу, вместе с нами, конечно, радуетесь успешному наступлению на всех фронтах. В связи с такими темпами мне приходится туговато: и дело свое медицинское делать, и от части не отставать. Но, думаю, справлюсь…»
Филиппов повертел в руках карандаш, задумался и ясно вообразил себе, что сейчас делается дома. Мать, наверное, пришла с работы, суетится у плиты, готовит ужин — маленькая, худенькая, еще не старая женщина.
Он припомнил, как дома ждали писем от старшего брата Леонида, которого теперь нет в живых. Отец, бывало, приходил с телеграфа — он там работал, — и мать спрашивала: «Письмо есть?» — «Пишут». Мать вздыхала и шла к плите. Иногда отец входил в дом, мурлыча под нос, стараясь спрятать свое улыбающееся, красное с мороза лицо. Мать замечала эту хитрость. Торопливо обтирала руки о клетчатый фартук, лезла в карман отцовского пальто, доставала письмо и прижимала его к груди. Потом это письмо читалось по многу раз. Она уносила его с собой на работу и там перечитывала в обеденный перерыв. Милая, добрая мама!
Филиппов встряхнул головой и продолжал:
«Вы писали, что у нас в Сибири стоят морозы (папа их называет «крещенскими»), а здесь погода непостоянная: то подморозит, то развезет. Хочется походить на лыжах, но тут это невозможно. Хочется наших сибирских пельменей, и это сейчас невозможно. О загранице расскажу при встрече. Встреча теперь не за горами!..»
Сатункин взял алюминиевый котелок с вмятинкой на боку, приготовил в нем заварку, налил кипятку в зеленую эмалированную кружку и предложил:
— Товарищ капитан, вы чайку просили.
Филиппов будто не слышал.
— А любите вы чаевать-то? — погромче сказал Сатункин.
— А?
— Чай-то, говорю, любите?
— Сибиряки все чаехлебы.
— Я вот, к примеру, не могу: после чая сплю беспокойно…
Неожиданно распахнулась дверь, в машину поднялся Загреков.
— Здравствуйте, — бодро сказал он.
Филиппов вскочил, прикрыл письмо шапкой, пожал протянутую руку.
— Сатункин, чаю!
— Не торопитесь, капитан. Дайте со старым гвардейцем поздороваться. Мы с ним еще под Сталинградом воевали.
Лицо Сатункина расплылось в улыбке, кончики усов поползли к ушам.
— Помнишь, землячок?
— Так точно, товарищ гвардии подполковник.
Загреков снял полушубок, теперь уже не белый, а замасленный, серый, сел напротив Филиппова. На груди у замполита горел орден Красного Знамени.
— Письмо пишете? — спросил он, заметив на столе конверт с адресом.
— Да, родителям. Получил еще в медсанбате. Все не было времени ответить.
— Ну что? Как они? Отец больше не болеет?
Филиппов удивился: ну и память! Как-то, кажется в первый разговор, он между прочим упомянул замполиту о болезни отца — и вот запомнил!