Высокий, заливистый голос Годованца взлетал высоко и долго пари́л, словно сокол над степью. За ним гнался низкий, напористый бас Сатункина, настигал, подминал под себя, опять отставал, будто играючи.
— Хорошая песня! — сказал Загреков.
Он сложил руки на столе, слегка склонил голову набок и подтянул:
Голос у Загрекова был не сильный, но чистый, приятный. А главное, пел он с упоением, весь отдаваясь песне, полузакрыв глаза, точно от солнца.
В кабине услышали его голос и, ободренные этим, запели во всю силу.
Песня окрепла, налилась и разносилась далеко — широкая, просторная.
Филиппов стеснялся, не решался подтянуть.
— Пой, — сказал Загреков, задорно тряхнув головой, — пой.
Увлекшись, Филиппов запел. Он не помнил многих слов и тогда тянул только мотив, путал куплеты, но пел с азартом, стараясь ни за что не отстать от Загрекова.
Филиппову особенно понравился этот куплет. Вспомнилась ему юность. Светлая лунная ночь. Он плывет на пароходе по Иртышу. Он торопится к Наташе в Чернолучье, где она работает старшей пионервожатой. На палубе пусто. Легкий ветерок кудлатит его волосы, немножко прохладно, но уходить не хочется: нельзя упустить момента, когда пароход пристанет к берегу, не хочется, чтобы кто-то другой ступил первым на землю, где живет его любимая.
В ту ночь река была спокойной. Серебристая дорожка перечеркнула ее поперек. Слышался тихий всплеск колес. Волны веером расплывались от парохода и с легким шумом ложились на берег.
— Хорошая песня, — повторил Загреков задумчиво.
Наступила тишина. Было слышно, как в печи, догорая, потрескивают дрова, как ветер стучит трубою. Потом послышалось равномерное гудение. «Санитарка» задрожала — это Годованец прогревал мотор.
— Мне пора, — сказал Загреков, вставая.
— Куда же вы? А чай?
— До следующего раза.
Он быстро оделся и подал Филиппову руку.
— Я верю в вас, товарищ капитан. Я даже убедил комбрига в том, что вы с делом справитесь. Думаю, что краснеть за вас мне не придется. А? Не подведете?
Филиппов, волнуясь, постучал пальцами по кружке, ответил твердо:
— Нет, не подведу.
— Ас товарищами советуйтесь, не стесняйтесь.
— Обязательно.
XVI
Прошло еще двое суток.
Бригада Бударина во взаимодействии с другими частями все это время стремительно наступала. Она не давала противнику передышки, гналась за ним по пятам, двигалась так быстро, что в тылу у нее нередко оставались группки разбитых вражеских частей.
К вечеру третьего дня над землей навис густой, клубящийся туман и задержал наступление.
— Молоко, будь оно трижды проклято! — ругался комбриг. — Цырубин, выслать разведку.
Танки остановились в лесу. Танкисты спрыгнули на землю и, поскрипывая прорезиненными костюмами, с удовольствием разминались.
Туман сгущался. Вскоре сделалось темно, так темно, что водителю невозможно было разглядеть машину, стоящую впереди. Свернуть с дороги тоже было нельзя: дорога справа и слева обрывалась глубокими рвами.
Бударин передал по колонне: «Не спать. Быть наготове: противник может появиться внезапно».
Все заняли свои места.
В полночь пришли машины с боеприпасами, горючим, продуктами. В темноте они осторожно, не переставая сигналить, протискивались вперед и выстраивались на дороге в два-три ряда, так что негде было развернуться.
К утру все замерло. Притаились часовые, крепко сжимая автоматы, до боли напрягая слух, ничего не различая перед собой.
Где-то скрипнула дверца кабины. Этот звук, пролетев над колонной, растворился в тумане. И опять тишина.
Туман, туман и тишина.
Рыбин, как и все, тоже не спал в эту ночь. Он лежал в машине, как был, в шинели и шапке, закинув руки за голову. Рядом, на ящике с медикаментами, дремал санитар Коровин.