Они только что запрятали заветный чемодан. Рыбин вложил в него еще одну исписанную тетрадь. Сейчас он лежал и, глядя в темноту, старался представить себе, как после войны выхлопочет отпуск, поедет в Москву. Там он зайдет на кафедру хирургии, к старому доброму профессору, скажет: «Аполлинарий Иннокентьевич, я хочу с вами посоветоваться».
Профессор деловито поправит пенсне:
«Ну-с, ну-с, слушаю».
«Одну минуту», — скажет Рыбин, внесет в кабинет свой чемодан и откроет его.
Профессор удивленно покачает головой: «Простите, не понимаю…»
Тогда Рыбин объяснит: «Я два года собирал материал для научной работы. Вот он. Это — мои наблюдения над шоковыми ранеными в первые часы после ранения».
Профессор всплеснет руками, воскликнет: «Скажите на милость! И воевали, и о науке не забывали. Похвально, голубчик, похвально. — Он засмеется дребезжащим доброжелательным смешком. — Ну-с, будем работать…»
Под утро Рыбин задремал. Ему снились Москва, клиника, профессор, поправляющий пенсне, чемодан… Одна важная тетрадь запропастилась куда-то… Он все искал ее и никак не мог найти.
— Где же она? Где она? — бормотал он во сне.
— Чего вам, товарищ гвардии капитан? — спросил Коровин, вскидывая голову.
Рыбин проснулся.
— Голова что-то разболелась. Выйду на воздух.
Туман, все такой же густой и плотный, неподвижно лежал на земле. По-прежнему не было видно стоящей впереди машины. Снег не скрипел под ногами. Он прилипал к сапогам, как глина. Рыбин прошелся вокруг машины.
— Кто идет? Пропуск?
— «Затвор».
Из тумана вышел часовой.
— Не спится, товарищ гвардии капитан? — спросил он, поеживаясь от озноба.
— Голова разболелась… А у вас все спокойно?
— Пока ничего не слыхать.. Сейчас разведчики вернулись. Ругаются, чуть не заблудились.
— Да, туманище…
Начинался рассвет. На востоке появилась еле заметная сизая полоска. Она медленно росла, надвигалась, белела. Стало видно, как по небу, над головами, бегут кудрявые облака, клубясь, вытягиваясь в цепочку, обгоняя друг друга. В просвет между облаками выглянул молоденький тусклый месяц рожками кверху.
Наконец и туман пришел в движение. Сначала он, как бы крадучись, полз мимо часовых, обдавая их лица холодным, неприятным дыханием, стелился у ног, забирался под колеса машин. Затем начал быстро подниматься вверх. Показались машины, стволы деревьев, ветви, покрытые снегом.
Когда туман поднялся выше человеческого роста, пораженные часовые увидели метрах в ста от дороги отступающую в беспорядке группу противника. По-видимому, это были остатки разбитой части. Гитлеровцы под покровом тумана пытались удрать от наших танков. Они испуганно забегали, что-то закричали, торопливо развернули два уцелевших орудия и дали залп. Снаряды, просвистев над колонной, разорвались по ту сторону дороги. В тот же миг взревели моторы, а еще через минуту танки были в лесу.
Второй залп.
Одна из машин с боеприпасами взорвалась, обдав колонну желто-зеленым пламенем.
Филиппов, выскочив из «санитарки», увидел, как взрывной волной сбросило с дороги груженный продуктами ЗИС. Машина перевернулась, задние колеса долго продолжали крутиться. Послышались крики раненых.
— Соболев, — скомандовал Филиппов, — бери носилки! До раненых метров пятьдесят. Быстро!
— Слушаюсь.
— Годованец, за ним!
— А машина?
На одно мгновение у Филиппова мелькнула мысль: «Опять я его посылаю на опасное дело?» Но тотчас пришла другая мысль: «Нет, это не то. Тогда был ненужный риск, а сейчас риск ради спасения людей».
— Без разговоров!.. — Филиппов крепко выругался.
Годованец кубарем скатился в ров.
Филиппов и Сатункин, прячась за машины, тоже побежали к раненым, прямо по дороге.
Гитлеровцы уже не стреляли. Побросав свои орудия, они в панике метались по лесу.
— Гляньте-ка, товарищ капитан! — крикнул Сатункин.
Впереди, по направлению к горящим машинам, полз человек.
— Да это же Рыбин! — узнал Филиппов. — Куда он к черту ползет? Там патроны рвутся. Спускаться в ров нужно. Рыбин, назад!
Рыбин продолжал ползти. Горячий воздух жег ему лицо. Снег таял. Дорога превратилась в сплошную лужу. Он окунал лицо в воду и так полз, приподнимая голову лишь затем, чтобы глотнуть дымного воздуха.
— Вот сумасшедший! — с досадой выругался Филиппов. — Надо ему помочь! Бежим!
Он ни о чем больше не думал; другу грозила опасность, и надо было его выручать.