— Часа два-три никого ко мне не пускай. Мне нужно побыть одному, собраться с мыслями.
— Слушаюсь, — понимающим тоном сказал начальник штаба.
— И распорядись в отношении… — Бударин никак не мог выговорить этого страшного слова.
— Похорон, — догадался начальник штаба. — Мною уже отданы соответствующие приказания…
Бударин вспоминал боевой путь, который они прошли рука об руку с замполитом. Василий Федорович пришел к нему в полк под Смоленском. Тяжелое было время. Войска с боями отходили к Москве, с трудом задерживаясь на оборонительных рубежах. А тут пришел человек с гражданки и начал поговаривать о наступлении. Бударин, помнится, вспылил, велел прекратить штатские разговоры. Потом узнал — в самом деле, наступление готовится. Увидел, комиссар в тылу не отсиживается, политдонесениями не отписывается, полегче работы не ищет; в какие-нибудь три дня со всем личным составом познакомился, и люди уже не к комбригу, а к комиссару шли. Что тут поделаешь? Вызвал Бударин его к себе и сказал: «Давай, орел, работать вместе, нам делить нечего…» Так вот, локоть к локтю, три года и работали. Кажется, хорошо работали. Пятнадцать благодарностей от Верховного Главнокомандующего получили.
«А как же я теперь, без него?» — подумал Бударин.
Он встал, подошел к окну. На улице было белым-бело. Свежий, пушистый снег лежал на крышах, на деревьях, на всей земле. Серый воробышек прыгал по дороге, на снегу оставались его мелкие отчетливые следы. Послышалось гудение — прошли бензозаправщики, значит, танки уже заправлены горючим. Цырубин шаткой походкой направлялся в дом напротив, где расположился штаб, стало быть, вернулся из разведки, принес нужные данные. Из штаба выскочил связной, бегом пустился в батальон. Показался офицер связи, на ходу закурил и быстрым шагом пошел к броневичку. «Сейчас поедет с донесением в корпус».
Бригада жила точно так же, как при Загрекове.
И тут Бударин понял, что он обязан сделать все возможное, чтобы люди не чувствовали потери Загрекова.
«Смогу ли я это? — спросил себя Бударин. — С чего начинать?»
«Ты должен сейчас ни о чем, кроме боя, не думать», — вспомнил он последние слова Загрекова. Они прозвучали как завещание. Теперь Бударин, кажется, знал, что ему делать.
— Привезли? — нетерпеливо спросил Бударин, когда Филиппов появился в комнате.
— Привез.
— Где?
— В машине.
Бударин медленно, тяжело ступая, пошел из комнаты. Филиппов направился было за ним.
— Не ходи. Я один.
Филиппов остался. Степы комнаты были увешаны ветвистыми оленьими рогами, картинами, изображающими охоту; даже люстра состояла из четырех глядящих в разные стороны оленьих голов. Все здесь как стояло при хозяине, так и осталось стоять. Видно, удирали спешно.
Зазуммерил телефон. Часы пробили одиннадцать раз. За дверью с кем-то шептался ординарец комбрига.
«Теперь меня опекать некому, — думал Филиппов. — Видно, придется самому за свое дело стоять. Боязно. Ошибок наделаю… А что бы мне он сказал? Наверняка отчитал бы за малодушие. Нет, — решил Филиппов и упрямо тряхнул головой, — я должен работать теперь, так, чтобы он, допустим, посмотрел на мою работу и сказал: «Не зря я с тобой повозился…»
Дошел Бударин.
Поглощенный своими думами, он словно не замечал присутствия Филиппова. Лицо его было сосредоточенным, строгим, глаза лихорадочно блестели. Такие глаза бывают у людей с высокой температурой.
— Ну, вы… сделайте там все, что требуется, — наконец, заметив Филиппова, сквозь зубы процедил комбриг. — Через два часа хоронить будем. Больше времени у нас нет.
— Слушаюсь.
— Иди.
Оставшись один, Бударин подошел к столу и решительно склонился над картой. На ней уже была обозначена новая задача: красная стрела устремлялась на север и упиралась в четкую надпись «Сянно».
Часть вторая
СЯННО
I
Сянно — небольшая, ничем не примечательная железнодорожная станция. Она расположена на перекрестке дорог — железной и шоссейной. Ее четыре, пересекающие друг друга, булыжником мощенные улицы насчитывают не более полутораста дворов, обнесенных оградой. Дома все одноэтажные, каменные, с острыми черепичными крышами. Между домами, отделяя один двор от другого, стоят кирпичные сараи. В каждом дворе колодец, утепленный соломенными щитами.
Все здесь приспособлено к тому, чтобы каждой семье жить своей, автономной жизнью.
Над всеми постройками возвышаются два здания: на одном краю станционного поселка — высокий, строгих очертаний костел, на другом — двухэтажная школа.