Окраины Сянно с трех сторон окаймлены неглубокими, поросшими камышом озерами. На западе простирается ровное снежное поле, за которым синеет лес. На севере, километрах в трех от станции, торчат недымящие трубы кирпичного заводика. На юго-западе виднеется фольварк, а южнее — разбросанные подковой хутора.
Дальше, через леса и болота, ведут пути к Балтийскому морю.
Прорыв наших войск к Балтийскому морю означал полное окружение прусской группировки немцев. Вот почему фашисты изо всех сил пытались сохранить свои непрочные позиции. Вот почему советские армии изо всех сил старались быстрее прорваться к морю.
Танковые соединения вклинивались в оборону противника, рвали ее на части; не задерживаясь, обходили крупные немецкие группировки и стремительно двигались вперед.
Оставшиеся в тылу вражеские группы блокировались нашими войсками, расчленялись и добивались по частям.
Первого февраля, заняв станцию Сянно, бригада гвардии полковника Бударина перерезала единственную железнодорожную ветку, соединяющую две блокированные немецкие группировки.
Бударин получил приказ: занять круговую оборону, станцию не сдавать.
II
Колонна остановилась на дороге. Впереди — танки, за ними комбригский ЗИС, штабная машина, радийные полуторки с антенной, напоминающей удилище, «санитарка», ремонтные летучки — все, что непосредственно двигалось за танками, обеспечивая руководство, связь, скорую медицинскую и техническую помощь.
Танкисты спрыгнули на землю. Они стояли возле своих машин, сладко потягиваясь, с наслаждением вдыхая свежий, бодрящий воздух.
Утро выдалось ясное, тихое, морозное. Все на земле сияло. В каждой снежинке лучилось свое маленькое солнышко. Окна домов сверкали. На цоколях радужно играли крупинки дикого камня. В покрытых тонким ледком лужах отражалось солнце.
Танкисты щурились и улыбались:
— Эх, хороша погодка!
— Одной погодой сыт не будешь. Как бы насчет завтрака?
— Подожди, может, прикажут дальше идти…
— А чего мы, в самом деле, стоим? Ну, чего стоим?
— А вот старшина идет, спросим.
По дороге шел старшина Цветков. За ним, припадая на задние лапы, плелся рыжий пес.
— Старшина, почему остановились?
— Значит, надо.
— Надолго?
— Сейчас выясню.
— А позавтракать можно?
— Завтракайте, да поскорее.
Экипажи собрались веселыми стайками прямо на броне. Слышались шутки, смех, оживленные разговоры. Танкисты и автоматчики, перебивая друг друга, делились впечатлениями только что прошедшего боя.
На машине номер «сто» сидели парторг роты — командир танка гвардии старший сержант Рубцов, механик-водитель Соболев, уже поправившийся после контузии и вновь вернувшийся в экипаж, ротный весельчак, командир орудия Федя Васильев, автоматчик Сушенка — худой, с длинной шеей и длинным, нависшим над губой носом — и молоденький радист Сеничкин, которого за его наивную любознательность товарищи прозвали Любопытный. Перед каждым из них стоял полный котелок чистого, как слеза, ароматного меду. Ели они его столовыми ложками, закусывая тонкими пластинками аппетитно похрустывающих галет.
— Нет, хлопцы, фаустника я прихлопнул, — хвастался Сушенка, причмокивая мокрыми губами. — Гляжу и вижу — в ямке лежит. Ах ты, думаю, собачья отрава, смерть наша лежит…
Федя Васильев, не говоря ни слова, нахлобучил ему шапку на глаза. Дескать, закройся, не ври.
Сушенка безропотно поправил шапку, облизал ложку и, словно не замечая, что ему не верят, продолжал:
— Высовываюсь вот этак из-за башни — лежит.
Федя Васильев опять нахлобучил ему шапку на самый нос.
— Да погоди, не балуй… — отмахнулся Сушенка. — Лежит, говорю.
— А ты все ждешь?
— Нет, я прицелился.
— Постой, давай лучше еще подождем.
— Чего ждать-то?
— Вдруг он и без тебя мертвый, жалко ведь пулю тратить.
Слова Феди Васильева покрыл дружный хохот. Сушенка тоже засмеялся, удивляясь ловкому повороту разговора. Это еще больше рассмешило товарищей. Сушенка наконец сообразил, что смеются, собственно говоря, над ним, обиделся:
— А ну тя к лешему…
Мимо колонны с видом занятого человека проходил Годованец.
Его окликнули:
— Э, медицина! Как дела?
— Как сажа бела.
— Иди к нам, медом угостим, — пригласил Соболев.
Годованец остановился, подумал для солидности.
— Што ли, успею?