Филиппов вошел со двора. В одевалке пахло махорочным дымом и нафталином. Танкисты в ожидании товарищей сидели на диванах, курили. Лица были блаженные, довольные: так приятно отдыхать, чувствовать свежесть белья и чистоту тела.
— С легким паром, товарищи.
— Спасибо, доктор.
— Как помылись?
— Хорошо. Будто сто пудов с плеч свалили.
— Нельзя ли, доктор, спиртишку выписать?
— Зачем?
— Да, говорят, после бани очень полезно. Организм будто бы очищает. Снаружи-то смыли, а снутри…
Танкисты весело засмеялись. Филиппов прошел в моечную.
Там было парно, от печки несло жаром. Соболев яростно хлестал себя по мокрому телу свернутым в жгут полотенцем и громко, в лад ударам, припевал:
— Здравия желаю, товарищ капитан! — крикнул он, встряхивая взъерошенной головой.
— Здравствуй. Зачем же ты себя бьешь?
— Гы-ы… бью… Это я парюсь.
В раздевалке находилось человек десять танкистов, в числе их Рубцов, Любопытный, Сушенка. Солдаты стояли с вывернутыми наизнанку рубашками. Чащина и Цветков проводили санитарный осмотр. Заметив начальника, фельдшер и старшина смутились.
— В чем дело? — спросил Филиппов.
— Да вот… — буркнул старшина и сердито махнул рукой в сторону Сушенки.
Сушенка повел длинным, острым носом, метнул опасливый взгляд на капитана.
— Вошку нашли, — сказала Чащина.
— Это плохо.
— Наверное, где-нибудь подобрал; прошлую ночь в усадьбе ночевали, — объяснил старшина.
Сушенка помотал головой, начал оправдываться:
— Что я, один, что ли? Подумаешь…
— Молчи уж лучше! — крикнул Рубцов. — Неряха!
— Убрать его с нашей машины, да и только, — загорячился Любопытный.
— Вы знаете, отчего сыпной тиф бывает? — спросил Филиппов.
— Да все он знает, — ответил Рубцов за Сушенку. — Он хотя у нас в роте недавно, а работа с ним велась.
— Видимо, недостаточно. — Филиппов повернулся к Чащиной, приказал: — Провести тщательную санобработку.
— Слушаюсь.
По дороге к штабу Филиппов заходил в дома, спрашивал у поляков:
— Больные есть? А насекомые есть?
Жители качали головой, односложно отвечали:
— Та нема, пан. Вшиско герман забрал.
У костела Филиппов встретил командира второго батальона. Дронов шел валкой походкой, крепко ставя ноги. За ним тянулся ординарец — белобрысый рослый ефрейтор со свертком белья под мышкой. Оба направлялись к бане.
— Здравствуйте, товарищ гвардии майор.
— А, доктор, привет, привет, — загремел комбат, подавая Филиппову тяжелую, твердую, как железо, руку.
Филиппов бросил косой взгляд на ординарца:
— Я к вам, товарищ гвардии майор, с большой претензией.
— Что такое?
Глаза комбата округлились, настороженно впились в лицо Филиппова. Филиппов кивнул в сторону ординарца.
— Ты, Фролов, крой до бани. Я догоню, — сказал Дронов.
Филиппов с упреком поглядел на рябое широкое лицо комбата:
— Слушай, Дронов, у тебя идет баня, а ты не интересуешься.
— У меня дел и без нее хватает.
— Брось, Дронов, не то говоришь. Баня — важное дело.
Комбат поморщился, отмахнулся:
— Ты только не агитируй меня. Я сам, понимаешь, в здравом уме.
— Ты не шуми.
— Да не шумлю я, голос у меня такой.
— Так вот, комбат, я и говорю, зря ты не заглянул. Недооцениваешь…
Комбату не нравился разговор.
— Слушай, доктор, занимайся ты своим делом. А мне фрицев бить, батальоном командовать. А то — баня! Подумаешь, штука. У меня там фельдшер и старшина имеются.
— И вши имеются, — язвительно добавил Филиппов.
— Как?! Где? — Дронов сплюнул, выругался. — Да я им за это головы поотрываю! — И почти бегом устремился к бане.
V
Штаб располагался напротив костела, в доме ксендза.
Хозяин сбежал заблаговременно; почти все вещи из дому были вывезены, лишь толстые церковные книги с крестами на черных обложках грудами валялись повсюду — на полу, на столах, на подоконниках.
В самой большой комнате, также заваленной книгами, находился комбриг. Комната была полупустой: стол, несколько стульев, шифоньер с проломанной дверцей — вот и вся обстановка.