— Ехать — так к нам. У нас места знаменитые, земля — первый сорт.
Саидов дергал Мурзина за руку, хотел завладеть его вниманием. Наконец оттеснил Коровина и выпалил:
— У нас хлопка шибко много. Как снег! И-ах! Поедешь?
Пришел Сатункин.
— Здоро́во, ребята. Чего это вы расшумелись?
— Да тут на текущие темы разговариваем.
— Начальника моего не видели? Видно, я его обогнал.
Сатункин присел к санитарам, достал кисет:
— Закуривай, землячки.
— Да у нас есть.
— У вас, может, сигареты, барахло, а это самосад.
Кисет пошел гулять по рукам. Прикурили от одной зажигалки. Молча затянулись.
— А ничего табак-то, — щуря глаза от едкого дыма, одобрил Коровин.
— Наш, домашний, — не без гордости подтвердил Сатункин.
— Как там дела? — спросил Коровин, показывая головой наверх.
— Готовятся. Вырыли капониры. Окопы по всем правилам. Пулеметы установили. Батарея вышла на позиции. Оборона, значит, круговая.
— А фриц-то как, молчит?
— Молчит покудова, стерва.
Коровин выпустил изо рта густую струю дыма, рассеял его рукой:
— Обидно: из-за него, гада, остановились. Наши-то, поди, уже где? Километров сорок отмахали.
— Ничего. Мы ему и за задержку всыплем.
Вошел Филиппов. Санитары вскочили. Он поздоровался. Увидев Сатункина, спросил:
— Проверил?
— Так точно. Все перины, подушки в кучу свалили и подожгли. Смех! Васильев зубоскалит: «Вошки-блошки в рай полетели. Аминь!..»
— А у вас как, товарищи, все готово? — обратился Филиппов к санитарам.
— Готово, товарищ капитан.
Сверху послышались звуки аккордеона. Задорная русская «Барыня» ворвалась в подвал. Приятный тенорок сыпал припевками:
— Кто это? — спросил Филиппов.
— Што ли, не видите? — донесся из темноты веселый голос. В освещенном отсеке показался Годованец. У него в руках сверкал перламутровой отделкой великолепный аккордеон. Заметив Филиппова, Годованец смутился, с силой сжал мехи. Аккордеон взвизгнул на высокой ноте.
— Чего же ты остановился?
— Репертуар неподходящий.
— Это чей инструмент?
— Васи Куркова.
— Что это еще за Вася?
— Виноват. Ординарец комбрига гвардии сержант Курков.
Филиппов протянул руку к аккордеону.
— Теперь ясно. Дай-ка попробовать. Я когда-то играл в самодеятельности.
Из перевязочной появились Рыбин, Трофимов, Анна Ивановна, Зоя. Филиппов надел наплечные ремни, взял несколько пробных аккордов и, задорно тряхнув головой, заиграл марш из «Веселых ребят».
— Может, получается, — первым одобрил Годованец.
— Ай да начальник! — похвалила Анна Ивановна.
— А ну-кося под пляску, — попросил Годованец.
Уже образовался тесный круг, раздались хлопки. Годованец лихо крикнул:
— Эхма, была не была! — Сорвал шапку с головы и под хохот товарищей пошел, пошел выстукивать чечетку, только искры летели из-под кованых солдатских сапог.
VII
Солнце садилось за лесом.
Бударин стоял на крыльце дома, в котором помещался штаб, и с жадностью вдыхал сыроватый, пахнущий весною воздух.
Высокий и статный, в молодцевато заломленной на затылке каракулевой папахе, в орденах и медалях, он казался необыкновенно величавым и спокойным. Лишь полузакрытые задумчивые глаза, обрамленные сеточкой морщинок, да плотно сжатые губы говорили о том большом нервном напряжении, в котором находился комбриг.
Подходил час выступления. «Сумеем ли мы обмануть противника — выступить внезапно? — думал с тревогой Бударин. — Попадется ли он на нашу удочку? Не разгадает ли наш план? А что, если этот самый обер-ефрейтор наврал и враг выступит раньше утра? Хотя Цырубин проверил…»
Бударин посмотрел на часы, негромко сказал:
— Курков, бинокль.
Ординарец принес бинокль. Бударин настроил окуляры.
В лесу не было ничего примечательного. Никаких признаков готовящегося наступления. Деревья стояли стройные и безмолвные. Между ними не виднелось ни вражеской пушки, ни самоходки, ни человека.
Бударин опустил бинокль.
По улице, чеканя шаг, проходила рота зенитчиков, возвращающихся из бани. Молодой сочный голос старательно выводил запев: