Рота, как один человек, грянула:
Из штаба выскочил гвардии подполковник Кушин:
— Отставить! Нашли время петь. А ну, связной, бегом. Передайте: замолчать!
Один из связных бросился на дорогу.
Бударин, что-то надумав, остановил его:
— Постой-ка…
Начальник штаба выжидательно посмотрел на комбрига.
— Прикажи, товарищ Кушин, — сказал Бударин, — всем батальонам занять свои позиции и заводить песни. Да, да, песни. Погромче! Глоток не жалеть. Так и передай мое приказание, под личную ответственность замполитов.
Начальник штаба, сохраняя на лице недоумение, отправился к телефону.
Первым отрапортовал об исполнении приказа батальон автоматчиков:
За ним послышался голос третьего танкового батальона:
Его перебил первый танковый батальон:
Через несколько минут пели все: танкисты и автоматчики, артиллеристы и разведчики, связисты и санинструкторы, подчиненные и командиры. Песни, как почтовые голуби, взлетали со всех сторон и наперегонки неслись к штабу, к комбригу.
Бударин слушал, приподняв брови, отчего лицо его приобрело вопросительное выражение. И на самом деле, комбрига занимал сейчас один вопрос: слышат — не слышат? Из нестройного многоголосого хора к нему прорвался громовой дроновский бас. Комбриг широко улыбнулся: «Теперь наверняка услышат — «Шаляпин» запел. Небось фон Краузе хихикает, доволен: русская, мол, беспечность!»
С запада, прячась в багряном закате, выскользнула, все увеличиваясь на глазах, тройка черных «мессершмиттов». Пронзительно воя, самолеты пикировали на станцию. Еще какое-то мгновение по инерции звенели песни, затем резко оборвались. В следующую же секунду иная песня вспыхнула над Сянно: по «мессершмиттам» строчили зенитные пулеметы.
«Мессершмитты», сделав горку, круто взмыли в небо, издавая при этом неприятный, царапающий сердце звук: «и-и-и-и»; Пулеметы затихли. Молодой синеглазый зенитчик, отрываясь от прицела, грозил кулаком в небо:
— Мы вам покажем!
Экипажи заняли, свои места. Улицы опустели. Только Бударин все так же спокойно стоял на крыльце, всматриваясь в сторону леса, отдавая офицерам связи спешные приказания.
Появилась вторая тройка «мессершмиттов». Вновь раздался длинный, сперва густой, потом все тоньше и тоньше, пронзительный вой: «вы-ы-ы-ы-и…»
Опять заколотили в ответ пулеметы: «трах-тах, тах-тах-тах», будто сотни маленьких молоточков стучали по сухой доске. Снова взмыли «мессершмитты», замирая на неведомой высоте.
Бударин, отрываясь от бинокля, сказал начальнику штаба:
— Теперь самый раз начинать. Вызывай авиацию.
По сигналу красной ракеты танки стремительно рванулись в атаку. Они выскочили из капониров так внезапно, будто ими выстрелили. Немцы даже не открыли огня.
Танки мчались на больших скоростях, не густо, не прямо, то и дело меняя направление.
Солнца уже не было видно. Над лесом висело зарево, отражаясь на снегу, быстро угасая. С каждой секундой небо становилось чернее, багрянца все меньше.
Наконец гитлеровцы спохватились, открыли ураганный, но беспорядочный огонь.
— По огневым точкам! — загремел Дронов.
— Отставить! — вмешался по радио Бударин. — Отставить! Приказываю отставить!
— Товарищ гвардии полковник, ясно вижу огневые точки. Разрешите подавить?
— Давай обратно. Обратно, черт возьми!
Танки круто повернулись и, взвихрив снег, двинулись назад, к станции.
Немцы пустили им вдогонку самоходки.
— Больше скорости! Больше скорости! — командовал Бударин.
Разгоряченные погоней, немцы нажимали. Вот стала видна свастика на лобовой броне, уже совсем близко.
— Рассредоточиться! Рассредоточиться! — подал команду Бударин.
Танки широким веером разошлись в стороны, обнажив немецкие самоходки. В этом и заключался тактический план комбрига: заманить врага в засаду, навязать ему бой, спровоцировать непредвиденное, непродуманное выступление.