— По пехоте залповый огонь, пли! — раздалась команда.
Короткая вспышка осветила дерево с растопыренными ветвями и сбитой снарядом вершиной.
Второй залп вынудил пехоту залечь.
— За Родину! Ура-а!
Танки вырвались из укрытий. Осыпая в окопы комья мерзлой земли, они понеслись в атаку. Навстречу из темноты вынырнули немецкие танки.
Противники сближались без выстрела, все наращивая скорость. Соболев, согнувшись, глядел в смотровую щель, сжимая рычаги так, что побелели суставы пальцев. Рубцов замер у пушки, ожидая команды комбата. Федя Васильев держал руку на спуске, не сводя глаз с лица командира.
Первыми не выдержали немцы, открыли огонь с ходу.
Наши не отвечали, маневрируя, продолжали двигаться вперед. Вражеская пехота в панике бросилась наутек, к своим танкам.
— Огонь! — скомандовал Дронов.
Рубцов кивнул. Васильев нажал рычаг спуска. Машина вздрогнула.
Один из немецких танков задымил. Соболев повернул довольное, улыбающееся лицо, поднял большой палец:
— Штука есть!
Федя Васильев уже заложил второй снаряд.
Но в это время послышался по радио властный голос комбрига:
— Не зарывайтесь, не зарывайтесь! Давай обратно!
— Давай обратно! — нехотя повторил команду Дронов.
Отбив атаку, танки возвращались в укрытия. Все затихло. Но еще долго шли в экипажах возбужденные разговоры.
— Танк-то ты славно накрыл! — обращаясь к Рубцову, сказал Соболев.
— По-гвардейски.
— Слабы они против нас.
— Не в том главное, — сказал Рубцов. — Главное — кто за что воюет.
— Что же, ребята, может, теперь поспать? — спросил Любопытный.
— Сейчас не наша очередь.
— Нам и здесь как дома, — проговорил Соболев, вытягиваясь на сиденье.
— Прошу располагаться. Мягкие места свободны, — балагурил Федя Васильев.
Рубцов остался бодрствовать. Остальные, усевшись поудобнее на сиденьях, задремали.
Раздался глухой, далекий выстрел. Рубцов прислушался. Второй, третий. Рубцов открыл верхний люк. С востока доносилась учащенная стрельба. Он догадался, в чем дело, обрадовался.
— Ребята, слышите?
— А? Что?
— Слышите?
— Что это?
— Стреляют.
— Да, да. Слышим.
— Так это же наши. Фрица доколачивают! Сюда идут.
— Елки-палки, значит, скоро добьем проклятую группировку — и на Берлин!
Танкисты вылезли из машины и долго молча слушали канонаду.
IX
В штабе было тихо.
В темных комнатах спали связные, ординарцы, шоферы — все, кому полагалось быть при штабе. У комбрига еще не спали. Бударин сидел над картой, потирая ладонью лоб, напряженно думал. Неярко горел электрический свет. Пахло табаком, бензином, машинным маслом. Из темных комнат долетало сладкое, заманчивое похрапывание. С улицы доносились равномерные поскрипывающие шаги часового, они как будто выговаривали: «спи-спи, спи-спи».
Комбригу очень хотелось спать.
Раздавались трескучие телефонные звонки. Бударин брал трубку, отдавал распоряжения и опять задумывался.
Приходили офицеры связи, докладывали обстановку. Комбриг, выслушав их, делал на карте пометки цветным карандашом — то кружок, то стрелку; тут же отдавал короткий ясный приказ. Кто-нибудь поднимался и уходил.
И вновь наступала тишина.
Бударин доставал из кармана платок, вытирал слезящиеся, воспаленные глаза, сосредоточенно всматривался в карту. Все больше синих кружков скапливалось вокруг Сянно, все ближе продвигались они к окраинам станции, все сильнее сжималось кольцо окружения. Лишь одна узенькая полоска — дорога на хутора — оставалась свободной.
Бударин долго смотрел на эту полоску, что-то соображал. В усталом мозгу с трудом рождались мысли, путались, терялись, кое-как связывались между собой.
«Да… Нужно во что бы то ни стало держать эту дорогу. Зачем держать?.. Вот зачем. По дороге, хотя и под обстрелом, можно отправлять раненых, подвозить горючее и боеприпасы. Так, так… Еще что? Вот что. Надо будет попросить соседа помочь».
— Савельев!
— Слушаю, товарищ гвардии полковник.
Из темного угла поднялся молодой офицер связи с белыми бровями и скуластым лицом, на ходу одергивая полушубок, подошел к комбригу.
— Поедешь к Фролову, передашь: прошу держать дорогу на хутора.
— Слушаюсь, разрешите идти?
— Иди.
Через минуту загудел броневик. Удаляясь и затихая, он скоро смолк, и вновь наступила тишина.