— Разрешите, пусть доложит старшина. Он дела лучше меня знает. Я еще не освоился, — виноватым тоном ответил Романенко. — Я за роту могу.
— Хорошо. Старшина, докладывайте.
Перед тем как ответить, старшина прерывисто вздохнул, расправил складки на полушубке.
— Личного состава по списку на двадцать три ноль-ноль пятьдесят два человека. Из них одиннадцать раненых, считайте — двенадцать.
— Почему двенадцать?
— Соболева сейчас опять контузило. Оглох и не говорит, но автомат из рук не выпускает. Стало быть, здоровых сорок. Минус — фельдшер.
— Почему — минус? — насторожился Цырубин.
— Я к тому, что в атаку не ходит.
— А… фельдшер здорова? — немного помявшись, спросил Цырубин.
— Здорова. Итого тридцать девять человек.
Старшина вновь глубоко вздохнул.
В окопах тихо переговаривались солдаты. Со станции доносился треск пожарища, будто кто-то непрестанно подкладывал в большой костер охапки сухого хворосту.
— Да, здорово вас потрепали, — сказал с сожалением Цырубин. — Другие батальоны совсем не то.
— На нас же главный удар, товарищ гвардии майор.
— Это правильно. И вы молодцы. Настоящие герои. Каждый за десятерых воюет.
— Как же, товарищ гвардии майор? Охота быстрее с этим котлом закончить да на Берлин махнуть. Знамя-то над рейхстагом мы должны водрузить, как говорит наш парторг.
— А где он, кстати?
— Его сейчас ранило. В ногу. Они самоходку таранили…
— Ах ты! Жаль Рубцова! А как с боеприпасами? С горючим?
— Была небольшая заминка. Теперь привезли. Достаточно!
— Трусы есть?
Старшина не понял, вытянул руки по швам, переспросил:
— Как вы сказали?
— Трусы, говорю. Те, что боятся.
— Вон о чем. Никак нет. Был Сушенка, да его тоже ранило.
— Где же он?
— В медсанвзвод отправили.
— Ну, добре. — Цырубин хлопнул старшину по плечу. — Не унывай, Цветков. Мы еще с тобой такую победу вместе отпразднуем!
— Это верно, товарищ гвардии майор. Только народ жалко. Ох как жалко! Ведь до победы-то осталось всего ничего, можно сказать, рукой подать. Мы ж ее, как… Как не знаю чего ждали. Да, не всем ее увидеть придется. Некоторые всю войну прошли, живы остались, а сейчас гибнут. Вот, например, наш комбат… — Старшина замолчал, опустил голову.
— Да, жаль комбата, — тихо сказал Цырубин после длинной паузы. — Нелегко дается победа. Только хвастуны и глупцы болтают, что победа просто достается: взял и дошел до Берлина. Нет, война — это тяжелейшее испытание, победа добывается большим трудом и кровью.
— Большим трудом и кровью, — повторил Романенко.
— И ни один из нас не отступится. Если б можно было вернуть к жизни Загрекова или Дронова, они снова смело пошли бы на смертельный бой, сами пошли бы и людей попели…
Разговор оборвался: загрохотала наша артиллерия. Пальба началась на севере, ее подхватили на западе, затем она перекинулась на восток. Стреляли дружно, близко, казалось — совсем рядом, за лесом; под ногами гудела земля. Чтобы услышать товарища, нужно было говорить в полный голос.
— Долбают, — удовлетворенно произнес старшина.
— Артподготовка. Сейчас в атаку пойдут.
Канонада продолжалась минут десять — пятнадцать, потом резко прекратилась; лишь отдельные орудия еще продолжали стрелять.
— Последние часы проклятая группировка доживает, — сказал старшина.
— Идемте в окопы, — сказал Цырубин. — Сейчас как раз по нас отдача будет… Сделаем так. — Цырубин задумался, прищурил левый глаз. — Ты, Романенко, иди на левый фланг. Я буду находиться в центре, у этого дерева. Старшина Цветков на правом фланге. Стрелять залпом, наверняка. Слушать мою команду.
— Есть.
Романенко отправился на левый фланг.
Острый глаз Цырубина, глаз разведчика, заметил человека, идущего к окопам от чернеющей невдалеке машины.
— Кто это?
— Где?
— Вон, видишь?
— Это Соболев, — ответил старшина. — Свою машину проведать ходил.
— Это зачем? Еще убьют.
— Так ведь, товарищ гвардии майор, машина-то своя. Она вроде дома. Привыкают к ней ребята.
— Отставить. Не разрешаю ходить к машине.
— Слушаюсь.
— Идем. Надо поговорить с народом.
По цепи уже пролетела весть о приходе нового командира. Разговоры утихли, курение прекратилось, дремавших разбудили. Цырубина все знали, и он каждого знал. Разговор между командиром и подчиненными был дружеским.
— Как дела, товарищи?
— Отлично, товарищ гвардии майор.
— Фрицев много набили?