— Не сосчитать.
— Но и вас маловато осталось.
— Мал золотник, да дорог.
Цырубин приступил к своим командирским обязанностям. Он расставил людей, объяснил каждому его задачу. Отдельно рассказал, что нужно делать командирам трех, оставшихся в целости танков.
Над самым ухом Цырубина заскрипел снег. Майор поднял голову. В предрассветной мгле над окопом четко вырисовывался силуэт танкиста. Он стоял в полный рост, словно раздумывая, прыгать ему в окоп или нет.
— Да прыгай, чего встал? — сказал Цырубин.
Танкист как-то странно дернул головой и плечом, продолжая стоять.
— Подстрелят, прыгай! — прикрикнул Цырубин.
Танкист спрыгнул. Это был Соболев. Довольный встречей с Цырубиным, он улыбнулся все той же, соболевской, бесшабашной улыбкой.
— Чего смеешься? Лечиться надо. Слышишь? Лечиться!
Соболев замотал головой.
— Не упрямься, дружище, иди. Без тебя обойдемся. Ты свое дело сделал.
Соболев открыл рот, замычал, пытаясь что-то сказать, но после бесплодных стараний сумел выдавить лишь один неясный, стонущий звук и утомленно вздохнул.
— Ничего, дружище, опять будешь здоровым, — участливо сказал Цырубин. — Но сейчас полечиться необходимо. Иди.
— Зачем вы его прогоняете? — спросила Чащина, незаметно оказавшаяся в окопе, рядом с Соболевым.
Цырубин поклонился:
— Прежде всего, здравствуйте, товарищ гвардии старший лейтенант.
— Здравствуйте, товарищ комбат.
— Надо отправить человека лечиться.
— Не хочет он идти. Ни в какую.
— Мало ли что не хочет? Отправь. А то на шальную пулю нарвется.
Чащина одернула ватник, поправила перекинутую через плечо сумку, попросила тихо:
— Оставь его здесь, с нами. Пусть будет моим помощником. Он в нашем батальоне третий год, трудно ему уйти, честное слово.
— Какой из него сейчас помощник? На него смотреть-то больно.
— Оставь. Я тебя первый раз прошу.
Цырубин подумал и согласился:
— Хорошо. Оставляю… Как у тебя с бинтами?
— Начальник прислал. Это не ты ему сказал?
— Нет, что ты!
Больше им поговорить не пришлось.
— Идут! — крикнул с правого фланга старшина. — Опять в психическую!
Гитлеровцы шли молча, сплошной серой шеренгой. Их было много, значительно больше, чем танкистов. Они шли в ногу, четким строевым шагом.
Но стоило грянуть первому прицельному залпу, как шеренга поредела, сбилась.
— Залп! Еще залп! Еще! — командовал Цырубин.
До окопов добежала обезумевшая толпа гитлеровцев — бледные пятна вместо лиц.
— За Родину! Ура-а! — крикнул Цырубин, выскакивая из окопа.
Он пробежал короткое расстояние от дерева до подбитого танка, приостановился и швырнул гранату в самую гущу атакующих. Он видел, как враги повалялись в разные стороны, будто огородные пугала, сбитые ветром. Слышал за спиной рев моторов, дружное «ура» батальона, ринувшегося в рукопашную. И всем сердцем бывалого бойца понял: враг смят, атака отбита.
То, что произошло в следующее мгновение, Цырубин плохо запомнил. Из толпы выскочил фашист, наставил на него автомат. И в ту же секунду перед Цырубиным выросла крепкая фигура Соболева — он успел заслонить своим телом комбата. Автоматная очередь, предназначенная для комбата, свалила Александра Соболева замертво. Цырубин увидел сноп слепящих искр и упал; сгоряча попытался встать и не смог поднять головы.
— Не шевелись, родной. Я все сделаю, — будто из-под земли послышался знакомый голос.
Еще кто-то спросил:
— Ежели ремнем перетянуть?
— Нет. Слишком высоко, — возразила Нина. — Жгута не наложить…
Цырубина подняли, понесли, уложили на броню. Нина изо всех сил уперла острый кулачок ему в бедро. Сопровождающим поехал Федя Васильев. Танк помчался к школе.
Нина стояла перед Цырубиным на коленях, неловко наклонясь вперед. Он лежал, закрыв глаза, такой большой, неподвижный, безмолвный. Лицо его было спокойно, глубокая морщинка залегла между бровей. У нее начали мерзнуть руки. По коже побежали мурашки и разбежались по всему телу. Нина задрожала, застучала зубами, но еще сильнее нажала кулачком на бедро Цырубина. В костях заныло — сначала пальцы, затем кисть, локоть, все выше, все острее. «Только бы не отдернуть руки. Только бы не ослабить давление». Эта мысль заслоняла все на свете. Боль уже ломила спину, поясницу — хотелось кричать и плакать. Но Нина не плакала и не кричала. «Только бы… только бы…» — шептала она.
Нина не замечала, что по ним стреляют, что осколки звонко стучат по броне. Не видела, как Федя Васильев свалился с машины… И уже ничего не чувствовала. Одна могучая дума владела ею: спасти этого дорогого, родного, самого милого для нее человека.