— Какое задание?
— Мне его сам Загреков дал.
— Вот оно что… И ему спасибо…
Годованца унесли в перевязочную.
Ни одного раненого на поле боя больше не осталось.
XXI
В перевязочной все шло своим чередом.
После того как перерезали дорогу на хутора и раненых некуда стало эвакуировать, круг врачебной помощи расширился: пришлось делать срочные операции. Перевязочного материала и медикаментов тратилось во много раз больше, чем обычно.
К Филиппову робко подошел Хихля.
— Бинти кінчаються. Тільки для самих тяжких залишилися. Що робить?
— Да-а, — произнес Филиппов с досадой. — Выходит, нечем нам с тобой воевать?
— Виходить.
— Стало быть, зря они надеются на нашу помощь? Хихля виновато пожал плечами.
— Они верят нам. Думают, что в случае ранения мы им поможем. Хоть перевязку сделаем.
— Що робить? — сказал Хихля.
— Думать. Думать надо.
Филиппов подошел к окошечку. С улицы несло гарью. Даже через двойной слой марли просачивалась кирпичная пыль, щекотало в носу.
— Постой, есть выход! — воскликнул Филиппов, поворачиваясь к Хихле и встряхивая его за плечи.
Хихля недоверчиво покосился.
Они вышли из перевязочной. Филиппов оглядел подвал. В отсеках было настолько мрачно, что уже нельзя было различить отдельных лиц, в полумраке белели повязки.
— Товарищи раненые! — звонко сказал Филиппов. Раненые притихли.
— Товарищи! У нас, к сожалению, мало бинтов. Остались только для самых тяжелых. Ваших же товарищей нечем будет перевязывать. Поэтому я обращаюсь к вам с просьбой. Может быть, у кого найдется пара чистого белья, портянки, еще что-нибудь? Одолжите все это нам. Из белья мы сделаем бинты.
— Звідки у них білизна? — пробурчал Хихля.
— Молчи, скептик несчастный, — зашипел на него Филиппов.
Некоторое время все молчали. Тяжелораненые стонали и просили пить.
Сверху кричали:
— Эй, в подвале! Патронов не осталось?
Первым приподнялся Рубцов:
— Вот, рубаху возьмите. Больше ничего нет.
Филиппов подскочил к Рубцову, принял рубашку, крепко пожал его руку:
— Большое спасибо, товарищ Рубцов.
— Чего там… Дело нужное.
— Возьмите-ка портянки, — предложил Федя Васильев. — Это мой НЗ. Я их, между прочим, за пазухой берег. На всякий случай.
— А вот, принимай-ка…
— Сюда подойдите, сюда…
— У меня еще…
— И здесь…
— Товарищ доктор, возьмите…
Со всех сторон, словно только и ждали подходящей команды, выдергивали из-за пазухи, из сохранившихся чудом заплечных мешков, из хитрых солдатских тайников и протягивали чистые портянки, рубахи, кальсоны, платки.
— Спасибо, товарищи, спасибо, — едва успевал благодарить Филиппов, собирая белье в охапку. — Видишь, скептик? Это же наши, советские люди.
— О, це добре! — только и смог ответить растроганный Хихля.
— Нам жизни для дела не жалко, а что там тряпки… — сказал из темноты какой-то раненый.
Результат превзошел всякие ожидания. Через десять минут собрали порядочную кучу белья. Его внесли в перевязочную, разорвали на узкие ленты, скатали в тугие бинты.
Анна Ивановна подозвала Зою, что-то шепнула ей на ухо. Зоя вышла из перевязочной и вскоре возвратилась с пачкой личного белья.
— Что вы, девушки! Нет, нет, — возражал Филиппов.
— Это наше дело, товарищ начальник, — сказала Анна Ивановна. — Благодарим за идею. Зоенька, действуй…
Хихля ходил именинником.
— Что, рад? — спросил Филиппов.
— А то як же?
— А не верил, дорогуша.
— Та хіба ж я знав, що ви фокусник…
Медсанвзвод продолжал работу в полную силу.
XXII
В подвале кончились запасы воды: все колодцы были в руках врага. Жажда терзала раненых.
— Эх, ребята, ключевой бы, студеной, — бредил раненный в живот. — У нас на Урале ключей-то вдоволь. Туда бы сейчас.
Ходячие раненые подбирались к окошечкам, просовывали руки сквозь решетки, тащили в рот грязный, пропитанный дымом снег. Лежачие пытались поймать пересохшим ртом капли, падающие с отпотевшего потолка, и все попусту: капля, как нарочно, падала на лоб или щеку. Раненые метались, бередили соседей, молили: пить… пить… пить…
— Да нет у меня, нет, — уговаривал Сатункин. — Нешто я бы не дал, коли б было? Повернись на бочок — полегчает.
— Пить… Пи-и-ить…
Сатункин пошел в перевязочную.
В перевязочной было тихо. Анна Ивановна и Филиппов, низко склонившись над столом, оперировали. Филиппов стоял лицом к двери. Он был в маске, глаза опущены. Сатункин видел, как двигались его брови: то поднимались, морща высокий лоб, то опускались, и тогда на переносье появлялась изломанная складка. Сатункин понял: капитан очень занят; дело серьезное, надо подождать. Он молча ждал, машинально поглаживая усы, наблюдая за врачами. Иногда кто-нибудь из врачей, не оборачиваясь, протягивал руку, и Зоя подавала все, что требовалось. Слышался тупой звон металла, потрескивание — и опять тишина.