Филиппов заметил Сатункина:
— Чего тебе?
— Вода вся, товарищ капитан. Раненые шибко мучаются.
— Сейчас. Вот только окончу операцию…
Минут через пять он сдернул маску, но как был в халате, так и направился в штабной отсек, к комбригу.
Бударин сидел у аппарата, надев на голову наушники. Рядом лежал электрический фонарь; луч света освещал заросшую щеку комбрига, спутанные темные волосы, Филиппов заметил белую прядку. «Поседел, — удивился он. — За пять дней поседел».
— Все в порядке, — кричал Бударин в микрофон, — в порядке, товарищ гвардии генерал! Дотянем, не беспокойтесь. Не беспокойтесь, говорю. Я на своих орлов надеюсь. Будем рады вашему концерту… Есть.
Он снял наушники и сказал Филиппову:
— Генерал уже в лесу. Сейчас концерт начнется.
Филиппов не успел спросить, что за концерт. Наверху все загрохотало, загремело вокруг, точно там разразилась небывалая гроза.
— Вот это да! Не то что фрицы! — восхищенно сказал комбриг. — Наша артподготовка.
Он надел папаху, молодцевато заломил ее на затылок, приободрился, выпрямился, собрался идти.
— Ты чего пришел, орел?
— Вода кончилась, товарищ гвардии полковник. Раненым без воды плохо.
— Вода будет. Все теперь будет!
…В перевязочную внесли молодого солдата, раненного в лицо. Его положили на хирургический стол.
Он мычал, мотал головой, разбрызгивая кровь по сторонам. Увидев это, Зоя вдруг как-то странно всхлипнула и захохотала.
— Зоя, Зоя! — кинулась к ней Анна Ивановна.
— Ктой-то хохочет, братцы? — забеспокоился в соседнем отсеке Сушенка.
— Ясное дело, хохочет. Не то что ты, слабец, — сказал Рубцов, удивленно прислушиваясь.
— Ой как хохочет…
Филиппов бросился в перевязочную.
Анна Ивановна держала Зою на коленях, прижав к груди, как ребенка. По Зоиным щекам текли обильные слезы, она продолжала хохотать.
— Срыв. Нервы не выдержали, — объяснила Анна Ивановна.
— Прекратить истерику. Ввести пантопон. Уложить.
Внезапно резко оборвалась канонада. Все замолчали.
— Чтой-то, братцы, тихо стало?.. А? Слышь? — прошептал, сам не свой, Сушенка.
— То ему громко неладно, то тихо нехорошо.
— Может, там и наших нет? Может, сейчас фрицы придут?
— Вот слякоть! — не удержался Рубцов. — Это же — победа! Слышите, товарищи? Победа! — Голос Рубцова, твердый и звонкий, проник во все отсеки, привел раненых в движение. — Мир наступает на земле. И мы с вами кровью добываем этот мир. Дорогой ценой! Запомните это и стойте за мир так же крепко, насмерть! И если какая-нибудь гадина снова задумает развязать войну — зубами перегрызем ей горло!.. И всегда, в любой войне победим. Понятно я говорю?
Словно подхватив его слова, сверху донеслось могучее, русское, раскатистое «ура».
Оно все нарастало, крепло, ширилось. Почти в тот же миг темноту подвала рассек луч фонарика. Знакомый всем голос комбрига торжественно сообщил:
— Орлы! Слышите? Это наши. Группировки наголову разбиты. Командующий армией представил нашу бригаду к ордену Суворова. Поздравляю вас, друзья мои!
— Ура-а! — гаркнули раненые.
XXIII
Вокруг школы было шумно и людно. Солдаты всех бригад перемешались, делились впечатлениями прошедшего боя, разыскивали друзей и товарищей. Защитников Сянно старательно угощали табаком, трофейным шоколадом.
— Иван, живой? — кричал один.
— Живой. А ты как?
— В исправности.
— Ну, тогда здравствуй.
Под хохот товарищей они по-медвежьи облапили друг друга, так, что похрустывали кости.
— Ребята, не видели Соболева, земляка моего?
— Нет его. Погиб смертью героя.
На минуту разговоры притихали, потом начинались новые расспросы, и шум разгорался с новой силой.
— Товарищи, так говорят, мы на Берлин двинем?
— Ничего еще неизвестно.
— А что, формироваться будем или сразу пойдем?
— Чего формироваться-то? Мы уже давно сформированы. Идти надо.