— И в самом деле странная, — согласился Сафронов.
— Я и сам не ожидал. — И Штукин в деталях рассказал всю свою эпопею.
— Так, может быть, тебе объясниться с ведущим? — посоветовал Сафронов.
— Не получается. Нет, не получится, — повторил Штукин и после паузы сообщил доверительно: — Если судьба сложится так, что я выживу, — займусь наркозом. Это будет новый наркоз — наркоз будущего. Достаточно человечеству психологических травм. Операции по крайней мере должны проходить безболезненно.
— А сейчас?
Штукин по привычке тряхнул головой:
— Сейчас болезненно, с последствиями… А нужно… Я еще не знаю что. Но требуются различные анестезии и обезболивания для разных операций, если хочешь, для каждого человека — свой наркоз. Ведь всякий человек по-своему воспринимает боль: это зависит от эмоциональности, от его состояния, от силы воли, от целого комплекса факторов. В настоящее время мы этого не учитываем, а должны считаться.
Сафронов слушал и в душе восхищался своим другом: «Вот ведь о чем… Вон куда заглядывает. Ему место в клинике, а не здесь… Эх, война! Сколько она перепутала жизней, скольким сбила карты…»
«Очень огорчительно, — в то же время думал размечтавшийся Штукин, — что сейчас нельзя заняться этой темой. Не те условия… А тема стоит того, чтобы ею заняться всерьез…»
В этот миг кто-то легонько стукнул по дереву. Оба вздрогнули и отпрянули от ствола. Стук повторился, часто и ритмично.
— Дятел! — воскликнул Сафронов.
Оба вскочили и, задрав головы, начали искать глазами птицу.
— Вон он, — показал Сафронов.
Штукин протер стекла, надел очки, подтвердил!
— Вижу.
— Вот работает! И война нипочем, — восхитился Сафронов.
— Война войною, а жизнь идет, — сел на своего философского конька Штукин.
Сафронов хлопнул его по спине.
— Не очень убедительный аргумент, — обиделся Штукин. — А если точнее, совсем неубедительный. Он говорит о скудости мышления, правда, подтверждает мысль, что человек произошел от обезьяны. Вероятно, у горилл от силы удара по горбу зависит вескость доводов…
Сафронов не вникал в его разглагольствования, вслушивался в бойкую «морзянку» красногрудого дятла.
— Пока вот ты тут болтал, — произнес он, — мне дятел телеграмму отбил.
— О чем же?
— Он сообщил, что, пока ты болтаешь, некая Лидочка ждет не дождется весточки от тебя. Просто извелась в ожидании.
— Писем нет, — на полном серьезе подтвердил Штукин. — Возможно, в дороге, если она их написала.
— А и в самом деле, — встревожился Сафронов. — Что это писем нет?
— Почта не успевает. Наступаем.
— Наступаем, — повторил Сафронов. — И верно, наступаем, — едва не выкрикнул он. — Черт возьми, в этой суматохе собственное имя забудешь.
«Да, да, наступаем. Теперь это не чье-то предположение, не просто общее желание, общая потребность — мы действительно наступаем!»
Его охватила радость. Она победила усталость и все другие настроения. Сафронов положил руку на плечо друга. По-прежнему по стволу постукивал дятел. По шершавой коре полз муравей. Вершины деревьев медленно покачивались, словно разгоняли облака, подметали небо. И тени от берез упадали на траву, перемешиваясь с солнечными бликами. В сторонке, у недалеких палаток, слышались голоса, смешок, разговоры. Кто-то упорно звал: «Сержант! Сержант!» Но все это не мешало лесному покою и никак не нарушало его.
«Пусть это красивости, пусть «эстетические функции», но это здорово, — думал Сафронов. — Какая роща! Какие березы! Сюда бы по грибы и ягоды, на отдых бы приезжать, а не раненых привозить. Тут бы песни и смех слышать, а не стоны и мольбу о помощи».
— Товарищ капитан! — послышался голос Супруна.
— Здесь я! — откликнулся Сафронов.
— Вас в штаб кличут.
— Иду.
Штукин придержал его за руку:
— Один совет прими. Не рыпайся. Не думай, что ты один друг человека.
— Я понимаю, — согласился Сафронов. — Но все равно что-то надо придумать. Знаешь, так тяжко. Они смотрят на тебя умоляющими глазами, ждут помощи, а ты ничего не можешь сделать.
XVII
Торопясь в штаб, Сафронов не остановился возле своей палатки, только бросил дежурному: «Не расходиться» — и снова подумал: «Забыл засечь время, за сколько сегодня развернулись. Но сегодня как будто быстрее. А нужно еще быстрее, быстрее всех остальных взводов».
Собирались, оказывается, не в штабе, а у командира медсанбата. Кроме своих офицеров там находился корпусной врач. Все молчали. Корпусной был непривычно хмур. Не улыбался, не произносил подбадривающих слов, поджимал тонкие губы и кивал входящим и докладывающим о прибытии. Сафронов засек на себе недобрый взгляд ведущего хирурга.