— А что на второе? — не вникнув в смысл слов санитара, спросил Сафронов.
Галкин фыркнул и затрясся в хохоте:
— Из-звиняйте.
Смех застревал в горле и не давал ему говорить.
— Что такое?
— Так то ж не суп, а тот… что бежал-то, — Цупа.
«Вот вам и первый кандидат», — подумал Сафронов и вошел в палатку.
Возле раненого стояли все свободные от работы его подчиненные. У Цупы была перевязана голова. Из бинтов торчал один глаз, но он горел таким блеском, что Сафронов понял: солдат еще там, в бою.
— Ну, здравствуй, — сказал Сафронов, подходя к бывшему санитару.
— Здравия желаю, — четко ответил солдат и, предупреждая возможный вопрос, заговорил торопливо: — Вы не обижайтесь. Так получилось… Не удержался… К своим потянуло.
— Не будем старое вспоминать. Остаться хочешь?
— Так как же?..
— Если ранение нетяжелое — оставлю.
— Благодарю! — воскликнул Цупа таким тоном, точно ему сам генерал награду вручил.
XXXV
Сафронов сделал для себя открытие — глаза раненых.
Теперь, когда поток приостановился, когда поступало двадцать — тридцать человек за сутки, появилось время приглядеться, рассмотреть, заметить.
На военфаке профессор Зимин учил их: «При осмотре смотрите в глаза человеку. Руками чувствуйте, глазами — улавливайте. Больной может сказать не то, не так, а по глазам все видно. Учитесь наблюдать так, чтобы он не заметил, что вы наблюдаете, чтобы не успел скрыть от вас своих ощущений. В глаза, в глаза, в глаза, молодые люди».
И Сафронов видел глаза раненых не раз. В далеком тылу, в госпитале, в блокадном Ленинграде. Это были другие глаза, не такие, какие он видел сейчас, глаза, наполненные болью, страданиями, со следами перенесенных операций и длительного лежания, увеличенные, впалые, с потемневшими глазницами, иногда напоминающие уголек затухающего костра.
Еще в детстве Сафронов не раз бывал на пожаре и однажды поразился, увидев глаза стоящих рядом людей: лица были освещены желтыми и багровыми сполохами, а в глазах трепыхалось пламя. И глаза были полны то любопытства, то страха, то ужаса, то сочувствия, и на всем этом — дрожащие красные язычки в зрачках.
А здесь он увидел перед собой особенные глаза, наполненные блеском боя. В них жил еще азарт наступления.
Боль и страдание где-то внутри, в глубине, может у самого сердца. Они еще не вышли на первый план, и с большинства губ слетают не слова о помощи, а вопросы: «Как там? Высоту взяли, не знаете?», «А командир цел? А механик-водитель?». Они еще не жалуются, они делятся впечатлениями. Они не могут молчать.
— «Фердинанда» ловко шарахнули. Мы в лоб, а он нас, не потому что… а заклинило, со страху, должно…
— А мы к водокачке. До половины, значит, она пробита, наскрозь видать, а внизу они… А мы, значит, обошли. Затылки видать. И старшина тихонько так: «Хенде хох»…
В палатку быстро вошла Стома.
— Маленьких привезли, — почему-то прошептала она.
Там, куда обычно подходили машины, стояла старая телега, наспех прикрытая травой. У тощей лошаденки переминался старик, в застиранной рубахе до колен, босой, о кнутом в правой руке. Телегу окружила толпа, и потому Сафронов не сразу различил, кто там находится, увидел лишь женскую голову, повязанную полинявшей косынкой. И глаза — опять глаза, — совершенно невероятные, остекленелые, остановившиеся, с расширенными зрачками. И еще его поразила тишина — никто не произносил ни слова, ни звука.
Он шагнул к телеге — и толпа расступилась.
Женщина прижимала к себе неподвижного, будто окаменевшего, младенца, двое белокурых ребятишек испуганно выглядывали из телеги. Галкин полез в карман, достал кусочек сахара, весь в махорке, обдул его, обтер рукавом и протянул девочке.
По тому, как все расступились и посмотрели на Сафронова, старик, видимо, догадался, что он и есть тут главный, переступил с ноги на ногу, промолвил:
— Ну, так… — Больше он ничего не мог сказать, ткнул кнутовищем в телегу и еще раз переступил.
Сафронов мигом оценил положение. Детишки были ранены, ручонки перевязаны цветными тряпками. Младенец мертв. А мамаша тяжело ранена — нога выше колена перетянута сыромятной уздечкой, которая впилась в тело, как пиявка.
— Сколько часов прошло? — спросил Сафронов, обращаясь к старику.
— Ну так… — невпопад произнес тот, очевидно объясняя, почему была применена уздечка, а не что-нибудь иное.
— Стома, — распорядился Сафронов, — возьмите младенца. Санитары, носилки — и срочно в операционную.