Годованец, пригнувшись над баранкой, тихонько насвистывал мотив «Осеннего вальса».
Филиппов держался руками за сиденье и поглядывал по сторонам. Все было ему интересно, полно скрытого смысла. Вот хотя бы эта дорога: всего час-полтора назад по ней драпали немцы, а теперь едет он, Филиппов. И на всех штабных картах уже, наверное, переставили красный флажок дальше, на запад. А радио, конечно, разносит по всему миру радостную весть об успешно начавшемся наступлении Второго Белорусского фронта…
И опять состояние радостного возбуждения овладело Филипповым.
— Быстрее можно? — нетерпеливо спросил он шофера.
Годованец перестал свистеть, насмешливо хмыкнул, но ничего не ответил и скорости не прибавил.
Филиппов не обиделся. Он не мог сегодня обижаться на кого бы то ни было, тем более на солдат, которых он всегда уважал. Ему невольно пришли на память слова Наташи: «Первые дни над тобой, может, смеяться будут, дескать, тыловой, необстрелянный. Так ты, Коля, не обращай внимания…»
«Ах, Наташа, Наташа! Почему тебя нет сейчас со мной? Почему ты не видишь, как мне хорошо, как я счастлив? И пусть они надо мной подсмеиваются — они по-своему правы: я действительно необстрелянный. Но я докажу им, что я не хуже других. Важно, что я на передовой, еду по земле, отвоеванной у немцев, сбылась моя мечта…»
В кузове что-то звякнуло. Филиппов приподнялся, заглянул в окошечко. Сатункин, как ни в чем не бывало, спал на ящике, надвинув на нос ушанку. Опрокинутое ведро, дребезжа, перекатывалось по полу. Из-под топчана, при сильном толчке, выскакивали брезентовые носилки.
Мотор загудел басовито. «Санитарка» взобралась на высокий холм. Слева — темной стеной стоял лес, на опушке маячил неясный силуэт, будто хищный зверь затаился, поджидая добычу.
Через минуту зверь оказался подбитым танком. Вероятно, отсюда к Филиппову поступили раненые танкисты.
— Остановись-ка, дорогуша, — велел Филиппов.
Едва «санитарка» остановилась, скрипнула дверца кузова, и перед Филипповым выросла коренастая фигура ординарца.
— Что прикажете, товарищ гвардии… — Сатункин осекся и проглотил конец фразы.
— Идем посмотрим, — предложил Филиппов.
Танк покосился на бок, уткнувшись пушкой в землю. При свете луны, на фоне блестящего снега, он казался особенно черным.
— Бедняга, — сказал Сатункин, похлопывая по броне, — везли с самого Урала… — И вдруг дернул Филиппова за рукав: — Товарищ капитан, гляньте-ка!
Из переднего люка, вывалившись по пояс, вниз руками, висел мертвый танкист.
Это было так неожиданно и так не вязалось с тишиной, со звездной ночью, с восторженным состоянием Филиппова, что он первое время был ошеломлен, не знал, что делать.
— Может, похороним? — подсказал Сатункин.
— Да, да, конечно. Годованец, идите сюда. Помогите.
Втроем они осторожно вытащили из танка тело погибшего танкиста, аккуратно уложили его на снег.
Годованец принес лопаты, маленький ломик.
— Где похороним? — спросил Филиппов.
— Вот здесь, у дороги. Самое подходящее место, — посоветовал Сатункин.
— Почему?
— Первое дело потому, что солнечное. Второе дело: всем, кто ни проедет, ни пройдет, видно будет…
Годованец, поплевав на ладони, деловито разметил могилу: начертил на снегу правильный прямоугольник.
Работали молча. Мерзлая земля глухо звенела под лопатами.
Танкиста обернули плащ-палаткой, бережно опустили на дно неглубокой могилы и принялись засыпать землей. Потом сняли шапки и несколько секунд стояли, склонив головы.
— Проклятая война, — сердито сказал Сатункин.
У Филиппова было смутно на душе. Он не раз хоронил танкистов, видел умирающих солдат, на его руках скончался друг, но никогда еще ему не было так грустно, никогда еще так глубоко он не ощущал смерти. Хотелось заплакать, сказать что-нибудь сердечное, но слез не было, слов подходящих не находилось, и он молчал, сжимая до боли кулаки.
Вдали послышались выстрелы. Филиппов встрепенулся:
— Шофер, едем.
Годованец хмыкнул и неторопливо пошел к машине.
На повороте с ними повстречались два ЗИСа. Годованец притормозил машину. Филиппов, недоумевая, покосился на шофера, но, услышав стоны, доносящиеся из ЗИСов, догадался: везут раненых.
— В деревню Группки, там медсанвзвод! — крикнул он, приоткрыв дверцу.
Фашисты окопались на станции Кроты. Они подожгли несколько домов, то и дело пускали в ночное звездное небо осветительные ракеты. Было светло, как днем. По всему станционному поселку то там, то здесь вспыхивали выстрелы. Филиппову казалось, что кто-то чиркал сырые спички.