Он знал что, если Тамука так или иначе выиграет спор, то все будет закончено. Джурак умрет, и они нападут в неистовом бешенстве, а чины развяжут резню против сотен тысяч в заключительной оргии взаимного уничтожения. Сумасшествие, чтобы быть настолько близко к миру и затем погрузить все это назад в безумие.
— Убейте их всех!
Мир, казалось, вращался словно песок, сметенный приливной волной. Страсть убийства возвращалась. Джурак безразлично сидел, несомненно зная, что он не мог перекричать безумного лидера когда-то великих мерков.
— И убейте сначала этого предателя из другого мира! — прокричал Тамука.
Ганс едва понял слова, но он узнал жест, когда Тамука отпустил узды и полез в седельную кобуру. Револьвер вспыхнул на солнце, словно атакующая змея.
— Нет!
Ганс пнул ногой, посылая вперед свое собственное животное. Он увидел, как револьвер идет вверх, большой палец оттягивает курок назад. Он повозился со своей собственной кобурой… и ухватил только пустоту. Яркая картина в памяти о том, как он выбросил его после выстрела последним патроном. Казалось, что время искривилось, он почувствовал, как его сердце заколотилось сильнее, задаваясь вопросом, надрывалось ли оно, наконец. Или же это был страх.
Он увидел, как пистолет опускается, Тамука прищурился, один глаз полузакрыт, другой прицеливается вдоль ствола, направляя его прямо на Джурака. Он мельком увидел Джурака, зная, что бантаг, в глубине души, не был истинным строевым солдатом.
Он реагировал слишком медленно, только теперь сознавая опасность, начиная отскакивать в ожидании сокрушающего удара.
Наступил решающий момент, он изумился, возникло чувство, что, так или иначе, ситуация была огромной космической шуткой. Это не был Эндрю, или Пэт, или Эмил, или даже простой чин, которого он пытался спасти. Он не был никем из них, все же он был воином, которого он научился уважать за последние несколько минут. Он был кем-то, кто предложил окончание безумия, предложил выход, путь для Тамиры и ребенка, чтобы жить в мире… и этот мир собирался погибнуть, если умрет Джурак.
Время исказилось, и он знал, что существовала всего лишь одна последняя вещь, которую он мог сделать. Без колебаний Ганс совершил выпад вперед через шею своей лошади. Он увидел зияющую утробу револьвера, глаза позади ствола, лицо, искаженное в безумном крике… и затем вспышку.
— Нет!
Вопль выпустил Джурак, когда Ганс, поднявшись из седла, споткнулся и упал назад, рухнув на землю. Грязный желто-белый дым закрутился в облачко, и через облако он увидел Тамуку. У того во взгляде мелькнула секундная вспышка удивления, что он стрелял в Ганса, а затем, даже еще большая ярость, лающий рев восторга.
Джурак выдернул ятаган, лезвие сверкнуло, отражая свет. Он заметил мгновенный взгляд бантагов, наблюдающих за ним. Теперь это была кровавая разборка за контроль над ордой бантагов. Он ударил шпорами, боль в ноге была забыта. Его лошадь прыгнула вперед.
Тамука, держа большой палец на курке револьвера, взвел ударник оружия и стал выцеливать.
Издавая вопль, с безумной яростью Джурак атаковал своей лошадью прямо во фланг коня Тамуки. Револьверные выстрелы свистели мимо лица, разрывы оглушали его, вспышка одного обожгла щеку.
Их глаза встретились на секунду. В то мгновение когда он начал свою атаку, наступил финальный момент, вспышка осознания. Его ярость, гнев, который удивил его, потому что он был безумной яростью за то, что было сделано человеку, добавило силы его удару.
Выражение в глазах Тамуки превратилось в тот момент в неверие, когда лезвие врезалось в его горло, ведомое с такой силой, что оно начисто прошло через плоть, мускулы, и кости.
Поток горячей крови каскадом полился по крупу лошади Тамуки, она испугалась, встала на дыбы и поскакала прочь, с сидящим верхом на ней обезглавленным трупом, все еще разбрызгивающим кровь.
Джурак на какое-то мгновение был ослеплен, не уверенный в том, не был ли он ранен каким-то образом, после всего произошедшего, выстрелом из пистолета. Потом туман начал рассеиваться, когда он, щурясь, слезами вымыл кровь Тамуки из глаз.
Он злобно развернул свою лошадь вокруг, его пристальный взгляд охватил сборище, желая выплеснуть свой гнев на них, за все их безумие и скотство. И в их глазах он увидел что-то, чего в полной мере никогда прежде там не было. Это было не просто из-за того, что он был их кар-картом. Это было из-за того, что он был их лидером. Некоторые встали на колени, опустив головы.
Что-то лопнуло внутри, и он бессвязно кричал на них, держа над головой свой окровавленный ятаган. Еще больше упали на колени; в течение нескольких секунд все опустились, склонив головы.
Он, натянув вожжи, развернул лошадь вокруг и посмотрел вниз. Дико ругаясь, он спрыгнул с коня. Когда он ударился о землю, его сломанная лодыжка надломилась, и с удушьем боли он упал на колени. Ни один не посмел подняться, чтобы помочь ему.
Он медленно встал обратно на ноги, и хромая прошел полдюжины шагов туда, где лежал Ганс. Посмотрев в сторону, он увидел людей, сотнями они бежали к нему, во главе с темным зулусом. Он поднял и удерживал свой меч в воздухе, таким образом, чтобы они могли видеть его, затем бросил его вниз отрезанной головой Тамуки. Люди замедлили бег, зулус повернулся, выкрикивая команду. Они остановились, и, один, Кетсвана вышел вперед.
Джурак стоял на коленях рядом с Гансом, Кетсвана присоединился к нему.
— Я сожалею, — задыхаясь, произнес Джурак. — И спасибо за мою жизнь.
Ганс посмотрел вверх. Странно, никакой боли. Темное предчувствие, которое плелось за ним, за каждым шагом через все годы, и все миры, наконец, догнало его, и, удивительно, не было никакой боли.
Тем не менее, он задумался, почему он сделал это. «Это произошло, потому что я знал, что умираю при любом раскладе?»
Нет.
Тогда галантный жест? И он хотел посмеяться над иронией этого, но смех не пришел.
Он видел, что они пристально смотрят вниз. Джурак что-то говорил, но он не мог услышать его. Он видел Кетсвану, слезы текли по его лицу. Он попытался поднять руку, вытереть их, как будто успокаивая ребенка, но по некоей странной причине его рука, его руки больше не повиновались.
Они стояли на коленях рядом друг с другом, и он с абсолютной ясностью понял, что это было то, за что он боролся все это время, и ради чего он теперь умирал. И он был доволен.
Потом они ускользнули… и Ганс Шудер улыбнулся, когда они исчезли в восхитительном свете.
Изнуренный, он стоял один, смотря, как солнце коснулось горизонта.
Последний звук стрельбы угас вдали, и он почувствовал холод, одиночество, пустоту. В течение долгого дня оборонительный квадрат медленно уменьшался вовнутрь, приближаясь к центру все ближе и ближе после каждой следующей одной за другой атаки, пока спины выживших солдат почти не соприкоснулись.
Земля устилалась мертвыми и умирающими, десятки тысяч бантагов и людей переплетенных вместе.
Если когда-либо и существовала земля сплошного поражения огнем, зона умопомешательства, то это была она. Он стоял на невысокой возвышенности, смотря как полдюжины броневиков, уцелевших в продолжающейся весь день битве, петляли, пробираясь наверх холма, медленно маневрируя, выискивая открытый путь через побоище.
Ведущая машина сбросила ход в пятидесяти ярдах, не доезжая до квадрата, башня широко открылась, и он увидел, как Григорий неуклюже вылез, затем наполовину соскользнул, наполовину упал на землю. Он посмотрел на другие машины. «Св. Катерина?» Нет, он видел, как она поднялась на воздух… нежный садовник был мертв, и Винсент заморгал, глаза наполнились слезами.
Идя, словно марионетка с перепутанными нитками, Григорий медленно двигался по пути наверх холма. Люди вокруг Винсента разошлись при его подходе.
Вытянувшись по стойке «смирно», он отдал честь. Винсент, изможденно, без слов, просто кивнул в ответ.
— Они уходят, — заявил Григорий, невнятным голосом.