Он услышал снаружи возобновленные одобрительные возгласы и аплодисменты, дикий шумный рев, который гремел в воздухе. Смущенный, он встал, мягко выпуская руку Калина. Они, скорее всего, приветствовали новости, что он принял переназначение; он должен был бы выйти и произнести еще одну речь, что-то, что он не хотел делать сейчас.
И затем он увидел Кэтлин в двери, слезы текли по ее щекам.
— Все закончено, — задыхалась она.
— Что?
— Война Эндрю! Она закончена.
Он не мог говорить, а затем он почувствовал что-то еще.
— Телеграфная линия только что восстановилась до самого фронта. Пэт докладывает о сообщении со стороны бантагов. Они уходят. Чин восстал.
— Слава аллилуйя, — задыхался Эндрю.
— Эндрю.
И тогда уже он знал, даже прежде, чем она прошептала слова и упала, рыдая, в его объятия.
— Эндрю, любимый. Ганс мертв.
Он не мог говорить. Он крепко держал ее, пытаясь не сломать. Он увидел Эмила и Касмира в дверном проеме.
Так странно, такая радость, и все же такая боль в их глазах.
— Эмил, останьтесь с Калином. Позвольте ему поспать; если он проснется, скажите ему, но ничего пока не говорите о Гансе.
— Тот сон, я думаю, он уже знает, — вздохнул Эмил.
Он попытался прошагать мимо Эмила. Доктор дотронулся до его плеча.
— Год, этот год был подарком, Эндрю. Он вернулся, чтобы вести нас в один последний раз. Теперь работа закончена.
Эндрю кивнул, неспособный говорить.
Он вышел из комнаты, и Кэтлин остановила его.
— Эндрю.
— Да?
Она кивнула на Касмира, который держал пакет.
— Я принес его с собой; я думаю, что вы, может быть, хотите это взять.
Касмир открыл пакет. Внутри лежала выцветшая форменная куртка Эндрю, его медаль Почета, по-прежнему прикрепленная к груди.
Он кивнул в согласии, и Касмир с Кэтлин помогли ему снять простой коричневый пиджак. Ощущение от обтягивающей униформы каким-то образом подбодрило его, и он безмолвно кивнул с благодарностью.
Держа руку Кэтлин, он прошествовал по коридору, пройдя мимо приемной залы, где он и Ганс впервые стояли перед боярином Ивором, и наконец, достиг лестницы в Белый дом.
На площади стояла дикая радость, и хотя он был переполнен горем, он также не мог не почувствовать их радость. Они приняли решение стоять и бороться, спасая свои души в тот момент, и теперь они обнаружили, что это были не только их души, которые были спасены, но и их жизни тоже.
При виде его приветствие удвоилось и превратилось в грозовой шум, так, что казалось, как будто сами небеса будут разорваны на куски.
Он стоял молча, и затем постепенно дикое празднование замерло. Как будто ощущая его мысли и его боль, возникло новое скандирование, — Ганс, Ганс, Ганс.
Никакой радости не было в этом повторении, только глубокое и почтительное уважение.
Он стоял один, глаза повернулись ввысь, воображая судно, которое снилось Калину.
— Прощай, Ганс, — прошептал он. — Прощай и спасибо тебе, мой товарищ, мой друг.
Глава 15
— Как Он умер, чтобы сделать людей святыми, позвольте нам умереть, чтобы сделать людей свободными…
Заключительный припев песни эхом пронесся через простор степи.
Полковник Эндрю Лоуренс Кин, командующий армией Республики, стоял по стойке «смирно», пока последние звуки хора не замерли вдали.
Церемония была почти завершена. Все почетные гости произнесли речи, также как и он. Теперь оставался единственный заключительный ритуал.
Рота солдат, кадетов 35-ого Мэнского полка, встали по стойке «смирно», первый ряд повернулся точно на пол оборота.
— Прицелиться… огонь!
Из-за залпа он вздрогнул. В памяти возникло мгновенное воспоминание — первый залп, врезавшийся в его линию у Антиетама.
— Прицелиться… огонь!
Он поднял взгляд. Руины того, что теперь просто называли «Литейный цех», лежали перед ним. Перед цехом разместилось кладбище, опрятные аккуратные ряды с тысячами простых каменных плит. Некоторые были для одиноких тел, но большинство отмечало братские могилы, тысячи и тысячи тех, кто умер в финальном сражении войны.
— Прицелиться… огонь!
В середине обширного кладбища стоял одинокий крест. Одни хотели возвести гигантский памятник, другие огромный мавзолей, но его спокойная настойчивость на том, что он знал, чего хотел бы его друг, отмела все грандиозные предложения. Ганс Шудер испытал рабство, поднялся, и освободился от оков, а затем умер, вернувшись, чтобы освободить не только людей, которых он называл своими товарищами, но и весь мир. Покоиться среди тех, кто умер с ним в тот день, было наибольшей наградой, которую он хотел бы.
Когда звуки последнего залпа замерли вдали, одинокий горнист, скрытый в руинах «Литейного цеха», протрубил первые ноты отбоя.
Это был еще один ритуал из старого мира. Мелодия, родившаяся в армии Потомака, написанная Дэном Баттерфилдом и использовавшаяся в качестве сигнала «отбой!». «Колыбельная Баттерфилда», как многие стали называть ее. Ганс когда-то сказал, что неравнодушен к ней, и теперь Эндрю думал, что эта мелодия будет подходящим жестом.
Когда горнист взял последнюю высокую ноту, казалось, дрожь прошла через собравшихся. Он слышал, что президент Калин захлебывается слезами. Нотка пронеслась эхом и исчезла вдали.
— Стоять, вольно!
Приказ, отданный молодым русским полковником, который теперь командовал 35-ым Мэнским, прорезал воздух. Эндрю опустил руку от головного убора, юноши 35-ого резко переместили винтовки из положения на караул вниз, в положение вольно.
Эндрю окинул собрание пристальным взглядом. Все они оказались здесь, совершив поездку по железной дороге из Суздаля до Рима, где к ним присоединилась делегация римских сенаторов и конгрессменов. Затем по железной дороге весь путь до самого Ниппона, где еще больше недавно избранных сенаторов и конгрессменов присоединилось к ним, и затем, наконец, к Чину.
Прошел год со дня окончания войны, и в конечном итоге он пришел навестить своего друга и сказать последние слова прощания.
Они проехали через Римские территории, опустошенные войнами, и он был рад видеть, как растут новые дома, заброшенные виноградники очищаются и заново высаживаются.
Они прошли через поля битвы вокруг Джанкшин-Сити, Роки-Хилла, и Шенандоа, и в тех местах уже строились памятники, чтобы чтить память полков, которые сражались и погибли там. Он видел также аккуратные кладбища на каждом из полей сражений и останавливался на каждом из них, чтобы отдать честь и помолиться.
Еще остается четыре места. Завтра они закончат долгую поездку на поезде, отправившись в Сиань, там они сядут на судно до Карнагана, чтобы посетить поле битвы, которое по-прежнему неотступно преследовало Винсента, а оттуда в то место, где Ганс оказал сопротивление при отступлении к Тиру, и, наконец, последнюю остановку в Тире.
Но именно это место было ключевым в его туре по полям сражений и освящению кладбищ. Неделей ранее в Чине были проведены первые выборы, и Калин задался целью прибыть туда, чтобы засвидетельствовать приведение к присяге новых сенаторов и конгрессменов, как мужчин, так и женщин. Политика возвращалась в нормальное русло, понял он. Подошло время президентских выборов, Калин подлежал переизбранию, и казалось, что вхождение Ниппона и Чина в Республику не произойдет до тех пор, пока не будут подсчитаны голоса, и станет понятно, что Республиканская партия сдала свои позиции. Однако настроения в это время, в первые пьянящие дни мира, были такими, что Калин ничего не боялся; каждый гражданин, чин, римлянин, русский, и ниппонец, голосовали бы за новый срок.
Забавный эпизод вступления Чина в республику состоял в том, что они действительно выбрали несколько женщин на службу. Это было действие, которое восхищало его, хотя выборы шокировали некоторых из более пуританских семей из Рима и Руси. Он указал, что в Конституции не было ничего сказано о том, что женщина не может служить таким образом, и именно Кэтлин вызвала даже еще больше шума своим заявлением в «Гейтс иллюстрейтед уикли», что в Конституцию должна быть внесена поправка, предоставляющая женщинам право голосовать, и она запланировала организовать движение, чтобы увидеть, что это будет сделано.