В относительных рамках солдат храбрость как универсальная военная добродетель играла такую же большую роль, как исполнительность и чувство долга. Они продвинулись до символа собственных достижений, потому что немногие — в отличие от летчиков — могли подтвердить свои достижения количеством убитых врагов или подбитых танков. Слишком сильно поделенным на части и основанным на разделении труда было ведение сухопутной войны, для того чтобы можно было предъявить конкретные результаты своих действий. Единственное, что оставалось — ссылка на храбрость. И это означало прежде всего продолжение борьбы, даже в самых тяжелых условиях, и выполнение своей задачи.
Обер-лейтенант Гайер рассказывал о своих боях на Итальянском фронте: «Сначала я участвовал в боях недалеко от Кассино, и пару недель мы были на фронте под Орсонья. При этом я был командиром роты, а именно под Ариели, южнее Пескара. Огнем артиллерии нас просто стирало с лица земли. В моей роте было 28 немцев и 36 итальянцев. Итальянцы разбежались. Итальянский лейтенант бежал первым. Там мы оставались около десяти дней» [663]. Рассказ Гайера объясняет, насколько поведение его солдат отличалось от итальянских, у которых бежал даже лейтенант. Они же, напротив, в течение десяти дней выдерживали убийственный артиллерийский огонь до тех пор, пока их подразделение не было уничтожено. Такая картина храброй борьбы в тяжелейших условиях, сопряженных с большими потерями, то и дело встречается в протоколах подслушивания. У солдат, входивших в боевые части и даже в отборные части, такие рассказы встречаются чаще всего. Жестокую историю рассказал штандартенфюрер СС Ханс Лингнер, один из немногих офицеров войск СС, попавших во время войны в плен к союзникам. Он гордо сообщает о подвиге одного из унтерштурмфюреров его дивизии.
ЛИНГНЕР: А именно, трое суток с 18 солдатами оборонял местечко против половины полка, атаковавшего со всех сторон. Тогда я видел, как пулемет действительно укладывает целые участки. Потом мы пошли в контратаку и вызволили парней. Это были остатки разведывательного батальона, который до этого насчитывал 180 человек, а остались только эти 18. Вот это была еще старая школа! [664]
Норма сражаться храбро и не сдаваться часто выявляется и у некомбатантов Вермахта. Те пленные, которые сильнее всех жаловались на быструю капитуляцию Парижа 25 августа 1944 года, были административными чиновниками [665].
Храбрость, исполнительность и сознание долга определяли восприятие солдатского поведения в первую очередь [666], и эта оценочная шкала оставалась стабильной в течение всей войны. Биографические впечатления почти не оказывали на нее влияния, так же как и политические. Философам с учеными степенями такие оценки казались такими же ясными, как и банковским служащим или пекарям, как убежденным социал-демократам, так и ярым национал-социалистам. Насколько 17 миллионов военнослужащих Вермахта различались социально, настолько во время службы они разделяли одну и ту же систему военных ценностей. Хотя между различными видами вооруженных сил и родами войск имелись интересные нюансы. В разговорах моряков храбрость, гордость, твердость и дисциплина, бесспорно, играли большую роль, чем в сухопутных войсках и в Люфтваффе. Характерным представляется хотя бы высказывание обер-лейтенанта флота Хайнца Йениша о потере подводной лодки U-32 в октябре 1940 года: «Когда наша лодка тонула, я успел еще пару раз выкрикнуть: «Хайль Гитлер!» Издали я еще слышал пару криков «Ура!». Но некоторые жалко кричали: «Помогите!» Это мерзко, но всегда найдется парочка таких, которые это сделают» [667].
Один ефрейтор рассказывал о гибели прорывагеля блокады «Альстертор» и объяснял, как, по его мнению, должен держаться моряк: «Во время боя в одном из трюмов у нас были пленные, а перед дверью в него стоял часовой с пистолетом. У него был приказ не открывать дверь, пока ему не дадут приказ. А офицер, который должен был отдать этот приказ, погиб. И когда судно совсем уже накренилось, он продолжал стоять там. Из пленных не спасся никто, и часовой тоже. Вот что называется исполнением долга!» [688]
Примеры того, как военные добродетели представляются в разговорах пленных моряков, можно приводить сколько угодно. Конечно, такие же высказывания были и в сухопутных войсках, и в Люфтваффе. Но их количественное превосходство на флоте не удивляет. Отягощенный позорным пятном матросской революции 1918 года, с начала войны он был самым незначительным видом вооруженных сил. Его командующий Эрих Редер 3 сентября 1939 года оценивал предстоящую борьбу против британской морской мощи настолько безнадежной, что Кригсмарине в этой войне могли только доказать, что они в состоянии «прилично умереть» [669]. Хотя его настроение вскоре улучши-лось, он временами даже верил в то, что Англию удастся победить в экономической войне, военно-морское командование заботилось особым образом о боевом духе своих моряков. Смысл этого заключался и в том, чтобы сохранить значение флота в государстве и в Вермахте, так как якобы высокий моральный дух вскоре оказался единственной ценностью, которой можно было спекулировать. Наконец, с 1943 года флот полностью потерял свое военное значение: от линкора до эсминца его соединения технически сильно уступали таким же соединениям американцев и британцев. К тому же было очень мало топлива для достаточного обучения экипажей, поэтому морские бои почти всегда заканчивались победой союзников. Торпедные катера и подводные лодки, положение которых было принципиально лучше, теряли свое значение из-за современной техники обнаружения, появившейся у союзников. Чем чаще отсутствовали положительные новости, чем больше была материальная отсталость и недостаточная подготовка личного состава, тем дальше продвигалась борьба за своеобразные ценности [670]. Нацистское руководство платило за это флоту уважением [671], и якобы особый боевой дух представлялся существенной причиной того, почему Гитлер назначил Дёница своим преемником в качестве рейхспрезидента.