Рассказ показывает, что капитан Гундлах, независимо от того, может ли он еще причинить противнику сколько-либо значимый ущерб, сначала продолжал бой. После того как британцы применили огнемет и первые солдаты из-за жары и недостатка воздуха стали терять сознание, долг оказался достаточно выполненным. Он воевал до ясно различимого момента: до беззащитности своих солдат. Потом последовало: «Нет, так дальше не пойдет», и он прекратил сопротивление. Похожую историю рассказал и обер-ефрейтор Лорх из 266-й пехотной дивизии о том, как был взят в плен в середине июля 1944 года под Сен-Ao. Сначала говорилось, что никто не должен сдаваться в плен. Но «когда кончились патроны, наш командир взвода сказал: «Пусть теперь целуют нас в жопу!» [694].
Относительность нормы поведения сражаться «до последнего» снова проясняется в разговорах тех военнопленных, которые попали в руки союзников во время обороны Шербура в конце июня 1944 года. Они сознавали, что потеря города для Вермахта означала тяжелый удар. Поэтому в своих разговорах они постоянно давали оценку, что смятыми, плохо вооруженными частями крепость удержать было нельзя и что на них самих нет никакой вины за ее быстрое падение. Она больше заключается в том, что «другие» не воевали «до последнего». Полковник Вальтер Кён рассказывал.
КЁН: И тут один лейтенант мне говорит: «Что же нам делать с этими штольнями, с боеприпасами?» Я отвечаю: «Взорвать эту дыру. Все равно уже ничто не поможет». Потом он мне снова позвонил и сказал, что взорвет штольню, но сначала выяснит, нет ли там еще немецких солдат или еще кого-нибудь. Тогда из нее вышли сто пятьдесят человек. Они там прятались по углам и лежали целыми днями. Сто пятьдесят человек! «Да, и что вы с ними сделали?» «Я их сразу отправил в бой. У них, правда, не было никакого оружия. Я здесь нашел оружие и отправил их в бой. А когда я их повел в бой, оглянулся — вокруг снова никого не было» [695].
Возмущенные высказывания о не соответствующем нормам поведении солдат в Шербуре находятся, между прочим, не только в протоколах подслушивания. С огорчением комендант порта капитан 1 ранга Герман Витт направил радиограмму в Париж о том, что генерал-майор Заттлер с 400 солдатами в Арсенале сдался без необходимости [696]. При этом на самом деле потрясающее в этом поступке для него заключалось не в капитуляции Заттлера, а в том, что она произошла «без необходимости». Для Витта это было знаком абсолютного морального краха. «Это были полные Йена и Ауэрштедт», — заметил он через несколько дней в британском плену [697]. Жизнь солдат в неравном бою для многих штаб-офицеров гарнизона Шербура не была относительным фактором. Тем с большим удовлетворением отмечали они, что по крайней мере боевая группа подполковника Германа Кайля на Кап-де-ла-Хаг «совершенно образцово держалась до последнего момента» [698].
Намерение воевать «до последнего» выявляется у большинства немецких солдат. Но ситуативные факторы, личностные установки и групповая сплоченность приводили к слишком обширным толкованиям этого постулата. Герман Витт, сложивший оружие последним из оборонявших Шербур, также претендовал на это, как и генерал-майор Бото Эльстер, который 16 сентября 1944 года у моста через Луару у Буженси капитулировал перед американскими частями со своей 20-тысячной маршевой группой, не сделав ни одного выстрела. Эльстер приводил доводы, что он со своими людьми сделал все возможное, чтобы пробиться на восток. Но ошибка высшего командования лишила его средств сражаться с честью [699].
Солдаты Вермахта постоянно стилизовали свои действия в смысле борьбы «до последнего», совершенно независимо от того, как они вели себя в действительности. На уровне штаб-офицеров это можно выяснить по примеча-тельным радиопереговорам, которыми старшие офицеры незадолго до своей капитуляции обменивались с вышестоящими инстанциями. Производимый при этом вербальный шум битвы обеим сторонам служил единственно для того, чтобы уверить себя в поведении, соответствующем нормам. Некоторым при этом удавалось таким образом даже получить вожделенный орден или повышение [700]. Потребность представлять свое поведение честным вынужденно приводила к отделению себя от «других», которые якобы вели себя ненормативно. Это могло означать уличение солдат других частей Вермахта в трусости. С большой охотой обвинялись и группы других воинских званий. Так, один ефрейтор ругался в июле 1944 года: «Офицеры в Шербуре были трусливым стадом. Там у нас один должен был предстать перед военным судом за то, что хотел бежать, чтобы пробиться… Дело не дошло даже до переговоров, потому что господа офицеры сидели по бункерам и не осмеливались из них выбраться. Просто из-за этого дело было пущено на самотек. Но отдавали приказы: «Мы сражаемся до последнего человека!», это они умели!» [701] И дальше: «Офицеры уже целыми днями паковали свои чемоданы для плена. Если бы наши офицеры не были такими трусливыми, Шербур на самом деле никогда бы не пал» [702]. Офицеры, естественно, смотрели на это совершенно по-другому: только «где фюрер при этом сидел и где при этом сидел офицер, там солдаты держались. Даже если он покидал свое место!..» [703] — жаловался полковник Вальтер Кён. После быстрого падения Парижа даже были некоторые офицеры, утверждавшие, что французскую столицу вообще обороняли одни офицеры. Они сами, по крайней мере, якобы сражались до последнего, и поэтому совесть их была чиста: «Большего было не сделать» [704].