Офицеров необходимо воспитывать в непременной твердости, с мыслью, что честь флага стоит выше жизни отдельной личности. Демонстрации белого флага для германского военно-морского флота нет ни на море ни на суше» [729].
Отказ от капитуляции военно-морских кораблей был уже феноменом конца XIX века и во время первой половины XX века имел место почти во всех крупных флотах мира [730]. В Германии это поведение еще во время Первой мировой войны благодаря картине Ханса Бордта «Последний» стало образцом для подражания. Сюжетом для нее послужила сцена морского сражения у Фолклендских островов в декабре 1914 года, когда матросы на перевернувшемся крейсере «Нюрнберг» якобы держали перед британскими кораблями германский флаг, пока не погибли в волнах [731].
Во время Второй мировой войны командование флота культивировало борьбу до последнего патрона особым способом. Еще в конце марта 1945 года, к удовлетворению Дёница, Гитлер говорил, что крепости на Западе в первую очередь должны поручаться морским комендантам, «так как уже много крепостей было потеряно, но еще ни один корабль не погиб без того, чтобы сражаться до последнего» [732]. И даже в своем политическом завещании он указал на то, что сущность чести немецкого офицера, к которой надо стремиться, — в том, что «сдача территории, или города невозможна, и что при этом фюрер здесь идет впереди ясным примером самого верного выполнения долга до самой смерти» — на флоте уже была достигнута [733].
На самом деле и здесь возникает вопрос, что в этом было желанием и что — реальностью. В военно-морских силах в Северной Франции весной 1944 года часто издавались приказы и обращения, в которых выводилось решающее войну значение предстоящей высадки и требовалось вести «последний» бой. Дёниц даже предложил, чтобы подводные лодки, в случае необходимости, всплывали и самоубийственно таранили десантные суда противника [734]. Но все это осталось лишь красивыми словами. На практике Дёниц приказывал действовать осторожно и направил в пролив только те подводные лодки, которые имели хотя бы половину трезвого шанса на успех. О таранах речи больше не шло. Самопожертвование было оставлено мелким боевым группам. Здесь были собраны всевозможные наскоро придуманные и вряд ли технически зрелые образцы вооружения. Управляемые человеком торпеды, взрывающиеся катера и — с 1945 года — двухместные подводные лодки. Потери пилотов торпед были огромными и не шли ни в какое сравнение с результатами их применения. О духе самопожертвования молодых матросов говорил даже японский посол Осима, сравнивший их поведение с действиями летчиков-камикадзе [735].
Точная оценка обстановки на море показывала, что на самом деле и здесь практика была более амбивалентной, чем об этом заставляют думать последние радиограммы. Когда 27 мая 1941 года в Восточной Атлантике был пото-плен линкор «Бисмарк», адмирал Лютьенс дал радиограмму: «Мы сражаемся до последнего снаряда. Да здравствует фюрер». В действительности, «Бисмарк» сражался до тех пор, пока не вышла из строя тяжелая артиллерия. Из 2200 человек команды спаслись только 115. Лютьенс на «Бисмарке» вел себя точно так же, как контр-адмирал Хайнрих Руфус в Тулоне. И тот и другой со-знавали, каким будет исход неравного боя, и тем не менее они были не готовы сдаться без боя. Руфус хотел выиграть время, чтобы разрушить гавань, а у Лютьенса была еще возможность нанести своей артиллерией повреждения британским кораблям. Когда после короткого боя его тяжелая артиллерия вышла из строя, экипаж «Бисмарка» приготовился покинуть корабль. Из-за того что британцы с малой дальности продолжали обстреливать беззащитный корабль, большое количество матросов пали жертвой града снарядов. После того как корабль был затоплен командой, с его борта сошли еще около тысячи человек. Сильное волнение и страх перед немецкими подводными лодками все же не дали британцам провести эффективную акцию по их спасению.
Военнослужащие Кригсмарине жили в мире военных приказов, в котором требование идти в последний бой и «фанатически» сражаться играли особую роль. Риторика высшего командования оказывала сильное влияние на простых матросов. Дисциплина, гордость и честь играли в их разговорах гораздо большую роль, чем у солдат сухопутных войск.
ВИЛЬЙОТТИ: Я знал одного командира торпедного катера, с которым у меня были дела. Их отправили против превосходящих сил. Они дрались во время вторжения как львы. Но много собак всегда загрызут одного зайца. У нас было 22 катера. Да, 17 из них утонули со всем, что на них было. Такой был приказ [736].
ЕСЛИ матросы сообщали о гибели собственных кораблей, перспектива явно смещалась. Они, конечно, были убеждены в том, что надо было сражаться до тех пор, пока корабль и оружие не выйдут из строя. Ни в коем случае собственное судно не должно попасть в руки противника. Точно так же педантично следили за тем, чтобы были уничтожены все секретные изделия. Но никому не приходила в голову идея погибнуть со своим тонущим кораблем, чтобы не попасть в плен. То, что флаг еще развевался на тонущем корабле, во всяком случае для моряков играло роль для последующих стилизаций. Если собственный корабль затонул, то солдатский долг был выполнен достаточно, и надо было пытаться спасти собственную жизнь — независимо от того, был ли поднят флаг. Так же, как и в сухопутных войсках, на флоте существовали границы готовности к самопожертвованию. Причины того, что, несмотря на это, так много кораблей и подводных лодок погибли со всем экипажем, заключались в рамочных условиях войны на море, а не в вызванном у матросов заклинаниями высшего командования духе самопожертвования. Потому что даже если команде удавалось покинуть тонущее судно, часто не удавалось спастись. Так, экипаж канадской летающей лодки «Сандерленд» сообщал, что западнее Ирландии потопил немецкую подводную лодку и ее экипаж плавает в воде. Он сфотографировал 53 человека, сделал несколько кругов и отправился обратно на базу. Ни один из подводников не выжил. U-625 была одной из 543 подводных лодок, погибших со всем экипажем. Дёниц использовал огромные потери в качестве инструмента, чтобы подчеркнуть особый моральный дух своих подводников [737]. Но фанатизм и презрение к смерти у его солдат, о которых он говорил в своих речах, у них вы будете искать тщетно. Они выполняли приказы и, конечно, хотели быть храбрыми. Но, прежде всего, они хотели выжить. «Я бы никого не таранил. Это глупость. Немного жизни, за которую все же еще цепляешься» [738].