— Этого я делать не буду.
— Почему ты этого не будешь делать?
Я не захотел ответить: «Я слишком мягок для этого», но я действительно для этого слишком мягок, я не мог этого сделать. Потом… этому был дан отбой. Именно я, я был самым миролюбивым парнем в батальоне [954].
Можно было бы отмахнуться от его рассказа как от утверждения, приведенного в качестве собственного оправдания в качестве самозащиты. На самом деле есть указания на то, что его утверждение может считаться правдивым. На самом деле Шварцу из 2-й роты было приказано провести карательную акцию. Затем, может быть, из-за протеста Шварца командир батальона поставил эту задачу 3-й роте [955].
Все же, несмотря на одного Вёльки и одного Шварца — если мы будем исходить из правильности их представлений, — в тенденции более сильной радикализации основной массы офицерского и унтерфюрерского состава по сравнению с Вермахтом ничего не меняется. Это проявляется и в том, что офицеры войск СС особенно долго верили в возможный поворот в войне. Например, унтерштурмфюрер Пфлюгхаупт из «Лейбштандарта Адольф Гитлер» во время тяжелых боев за Кан в июле 1944 года попал в плен. Он находился под силь-ным впечатлением от подавляющего превосходства британской артиллерии, но все еще верил, что «фюреру нужно еще четыре-шесть недель для создания точного оружия возмездия, чтобы подавить артиллерию, а потом можно будет держаться до тех пор, пока не перейдем в наступление» [956]. Хотя он сам был свидетелем, что наступление трех дивизий СС продвинулось только на километр, он просто не мог представить, что фюрер больше не сможет отыграться. В связи с его впечатлениями, полученными при крупной британской наступательной операции «Гудвуд», вряд ли можно понять, как он мог прийти к такому выводу: «Если англичане получат лишь небольшой ответный удар, то они побегут. Тогда все это не будет таким диким. У них там масса танков, это правильно, но их все же надо уже вывести из строя». У офицеров Вермахта такого ясного оптимизма в то время уже не было [957]. Ни один из 80 находившихся в британских и американских лагерях военнопленных офицеров и унтер-офицеров войск СС до февраля 1945 года не считал войну проигранной. Никто не говорил плохо о Гитлере или высказывался критически о системе. Протоколы подслушивания дают этому еще одно важное подтверждение: никто из 200 подслушанных эсэсовцев не допускал критических высказываний в отношении преступлений Вермахта, в то время как с обратной стороны они имелись постоянно. Кажется маловероятным, что о преступлениях Вермахта не было известно. В этом отношении связь Вермахта с СС была очень тесной. Видимо, в нормативных относительных рамках то, что считалось «нормальным», «необходимым» и «требующимся», в Вермахте и в СС принималось в расчет по-разному. Но как раз в преступлениях Вермахта проявлялось то, что сознание участия в преступлении не давало достаточного мотива для того, чтобы его не совершать. Есть целое множество социальных или практических причин продолжать преступление и тогда, когда на самом деле видно, что граница уже перейдена, и точно так же есть множество социальных и личностных стратегий для снижения возникающего при этом когнитивного диссонанса.
По крайней мере, в основных соединениях войск СС был единственный в своей форме сплав расизма, жесткости, исполнительности, культа самопожертвования и жестокости. Любую из этих составных частей можно, конечно, найти и в Вермахте. Легко назвать убежденный антисемитизм, такой как у Густава фрайгерра фон Маухенхайма, пресловутого командира 707-й пехот-ной дивизии, которая в 1941 году в Советском Союзе уничтожила около 19 000 мирных жителей [958]. Можно назвать и части Вермахта, особенно из отборных соединений, совершивших бесчисленные преступления.
Подумать только о 1-й горнострелковой дивизии или о 4-й танковой дивизии, расстрелявших большое количество военнопленных и гражданских лиц [959]. Кроме того, были некоторые соединения, которые до последнего солдата обороняли свои позиции. Но ни в сухопутных войсках, ни в Люфтваффе этот радикальный феномен не сгущался в стабильное, когерентное, однородное тело.
Чаще всего некоторые отдельно взятые полки или батальоны временами отличались особой жестокостью. Но и политический спектр был шире: в отборной дивизии «Великая Германия» наряду с убежденными нацистами, такими как майор Отто-Эрнст Ремер, служили люди, критически относившиеся к нацистской системе, вроде полковника Гиацинта графа фон Штрахвица.