Идеология
Крупнейшая тема литературной и кинематографической обработки войны — от Эрих Марии Ремарка, Эрнста Юнгера до Фрэнсиса Форда Копполы с его «Апокалипсисом сегодня» — несоответствие идеологических и «великих» целей войны. И на самом деле: вплоть до регулярно сокращающейся исчезающе малой группы настоящих «воителей за мировоззрение» центральным признаком солдата является неясность и равнодушие по отношению к причинам своего положения. Это относится не только к состоянию распада, каким его описывает Вили Резе. Даже если бои успешны, победа близка, то на переднем плане восприятия — только что совершенное «подбитие», взятая деревня, а не что-то вроде абстрактного «захвата восточного пространства» или «защиты от большевистской» или, по обстоятельствам, от «желтой опасности». Что-то вроде этого, как говорилось, образует закулисы войны и связанных с ней боевых действий, но лишь редко — конкретный мотив для оценок и действий отдельных солдат в ситуациях, где они как раз и находятся [1008]. Это проходит через весь XX век. Психосоциальной сигнатурой опыта Первой мировой войны было лишение иллюзий относительно того, что под «стальной бурей» в окопах позиционной войны не осталось ничего от героического и идеологического. Этот основной опыт бессмысленности войны снова и снова выносили и американские солдаты из Кореи, Вьетнама и Ирака, а немецкие — из Афганистана, но теперь еще больше усиленный за счет растущей абстрактности причин: «Почему в дальней стране необходимо воевать за свободу тех, к кому питаешь отвращение? Зачем защищать людей и участки территории, к которым с личной точки зрения не имеешь никакого отношения?»
Из опыта вьетнамской войны один сержант так объяснял этот опыт своему другу: «Понятно, американцы гибнут, и я бы не унизил ни одного, кто служит «с гордой самоотверженностью» и верой. Пусть это к какому-нибудь времени даже не окажется полностью абсурдной идеей. Но навязанное извне наступление, коррупция, и потом неуважение, которое развивалось между людьми и группами, — все это говорит глумливыми «благородными» словами, которые будут использоваться для оправдания этой войны. Это наказывает фальшивый энтузиазм ложью, с которой эти слова будут произноситься. Теперь это война выживания» [1009].
А сегодня капитан 373-го парашютно-десантного батальона в Кундузе рассказывает: «В начале мы еще хотели чего-то добиться, может быть, ото-брать у противника часть территории. Но после смерти моих людей мы иногда спрашиваем себя, а стоит ли это делать. Зачем рисковать нашей жизнью, если талибы вернутся сразу же, как только мы уйдем? Мы боремся за нашу жизнь и за нашу задачу, если она еще вообще существует. В конечном счете мы здесь в Кундузе воюем прежде всего за собственное выживание» [1010]. Нередко в таких свидетельствах опыта войны выявляется большое сходство и согласованность. Так и основатель многочисленных проектов по сбору и обработке военных писем Эндрю Кэрролл [1011] говорит, что при сравнительном рассмотрении русских, итальянских и немецких военных писем времен Второй мировой войны его удивили не их различия, а сходства с письмами американских солдат.
Опыт бессмысленности солдаты Вермахта приобрели не столько в начале войны, сколько позднее. За краткими победоносными кампаниями следовали длительные паузы отдыха, и многие ожидали для себя лично что-нибудь от захватнической войны, которую они вели [1012]. С осени 1941 года бои с переменным успехом и нарастающей нагрузкой на самом деле отставили на второй план «мировоззренческие» причины и мотивы, и их все больше перевешивало чувство предоставленности гетерономному происходящему, с которым никто лично не мог ничего поделать больше того, что его собственная жизнь зависела от него. Все социологические исследования по Второй мировой войне, во всяком случае, подчеркивают незначительную роль, которую играют идеология и абстрактные убеждения в практике войны. Группа, тех-ника, пространство и время образуют параметры, по которым ориентируются солдаты и которые для них важны. В этом доминировании ближнего мира различается то, что солдаты делают только в своем экзистенциальном измерении, от того, что постоянно делают люди в современном обществе, когда пытаются выполнить задачу, поставленную перед ними. И когда кто-то работает на энергетический концерн, страховую компанию или химическое предприятие, «капитализм» при решении задач этого человека не играет никакой роли, а когда полицейский регистрирует нарушение правил дорожного движения или когда судебный исполнитель отдает распоряжение на изъятие плазменного телевизора, они не думают при этом о сохранении «свободного демократического законопорядка» — они только решают поставленную перед ними задачу, для которой и находятся на своем месте. Солдаты на войне решают свои задачи применением насилия, и это единственное, чем их деятельность системно отличается от деятельности рабочих, служащих и чиновников. И она дает результаты, отличные от гражданской деятельности: убитых и разрушения.