ШЕРИНГЕР: И это того стоило бы. Это были еще 20 000 [тонн], это могли бы быть уже 40 000 тонн. Да, мы бы достали еще кое-чего. Это было прекрасно, как мы тогда атаковали. Целый конвой, каждый выбирал себе цель: «Этого берем мы, нет, лучше возьмем вон того, он больше». И потом мы для начала сошлись на танкере. А после него сразу на том, что левее. (…) Офицеры на борту, они были штурман-мааты, потом мы еще раз наверх вызвали Пауля* и сказали: «Кого бы вы все-таки взяли?» (Смешок.) [204].
Истории о потоплении вражеских судов на флоте актуальны и встречаются не только у подводников. Так как военно-морское командование объявило тоннажную войну против Великобритании, которая заключалась в том, чтобы топить больше пароходов, чем могли построить верфи союзников, уничтожение корабельного тоннажа было мерилом всех вещей [205]. Для экипажей вспомогательных крейсеров тоннаж тоже был прямым измерением успеха, как показывает диалог между членами экипажей «Пингвина» и «Атлантиса»:
КОПП*: Больше нас не мог побить никто. Теперь всё! Шестнадцать мы отправили на дно.
ХАНЕР*: Как?
КОПП: То есть по тоннажу побить больше было нельзя. У них было 129 000 или около того. У нас было 136 000, потом добавилась к этому еще пара других.
ХАНЕР: Крупнейший египетский пассажирский пароход, а потом еще два английских парохода, шедших в Африку с самолетами и боеприпасами и всем остальным были у нас [206].
Множество таких историй нередко можно найти в протоколах подслушивания. С одной стороны, это типичный элемент повседневных разговоров, в которых рассказчики пытались перещеголять друг друга лучшей историей или большим подвигом, одновременно становится понятно, что речь идет о потоплении как таковом, при этом все равно, что потопили. И рассказчики, которые попали в плен вскоре после начала войны, думают в этой классической парадигме морской войны.
БАРТЦ*: А не надо было попытаться выбить сначала из конвоя эсминцы, а потом взяться за пароходы?
ХУТТЕЛЬ [207]: Нет, всегда сначала тоннаж, потому что это — гибель Англии. Командир должен был сначала всегда по возвращении докладывать командиру флотилии. Мы топили каждого без заблаговременного предупреждения, но этого они знать не должны [208].
Эта цитата из разговора 10 февраля 1940 года, война началась только что. С 6 января подводным лодкам военно-морским командованием было разрешено топить в Северном море без предупреждения и торговые суда нейтральств с Великобританией. Впрочем, подводные лодки должны были действовать по возможности незаметно, чтобы избежать большого международного протеста. Из шести судов, которые подводная лодка U-55 потопила во время своего первого боевого похода в январе 1940 года, было одно шведское и два норвежских. На самом деле подводникам было все равно, кого они потопили. Как показывают протоколы подслушивания, они радовались прежде всего новым возможностям потопить большее число кораблей. К этому относилось и то, что они особенно не думали о судьбе экипажей вражеских судов. Спасение было возможно лишь в исключительных случаях, и его также редко стремились предпринимать.
БАРТЦ*: А что вы делали с экипажами потопленных кораблей?
ХУТТЕЛЬ: Экипажи мы всегда оставляли тонуть. А что можно было еще поделать? [210].
Потопления без всякого предупреждения сильно сокращали шансы выживания экипажей. Из команд 5150 торговых судов, потерянных союзниками во время Второй мировой войны, прежде всего от атак немецких подводных лодок, погибло 30 000 моряков [211].
Структурно такие истории о потоплении сходны с историями о сбитнях, которые рассказывали военнослужащие Люфтваффе. Впрочем, при этом для рассказа нет стольких деталей, а самостоятельные действия или подвиги не играют здесь, естественно, никакой роли, потому что экипажи подводных лодок всегда действовали в составе не менее 50 человек. Флоту также не требовалась социализация для убийства. То, что команды вражеских торговых судов гибли во время морской войны, никто не ставил под вопрос, самое позднее, в 1917 году это стало общепринятой практикой, проводившейся все-ми крупными морскими державами. Возможность спастись за счет индивидуального умения, силы духа и храбрости или виртуозного владения машиной во время войны на море для отдельных людей представлялась лишь очень условно. Если попадают в вас — вы тонете, если попадают в других — то тонут они. В связи с этим демонстративная уравновешенность, отсутствие эмоций в рассказах о потоплении не удивляет. Так близко люди не хотели бы подпускать смерть к себе. Кроме того, здесь речь идет о пусках торпед со сравни-тельно больших расстояний, и результаты, в отличие от летчиков, большинство подводников чаще всего не видело. Во время надводной атаки ее свидетелями были всего четыре человека на рубке, во время подводной атаки цель видел только командир в перископ. Остальной экипаж мог слышать только шумы затопления поврежденного корабля. Но и от этого не стоит ждать вы-разительности.