Ни один из крупных расстрелов, как в Бабьем Яру, где за два дня было расстреляно более 30 000 человек, не проходил без участия Вермахта. 14 знание о том, что происходило в России с середины 1941 года и что до того уже происходило в Польше, было еще раз расширено за крут непосредственных участников и наблюдателей. Общение путем передачи слухов стало тогда наиболее быстрым и интересным средством, когда сообщения ужасны, сохранение их в тайне желательно, а информационное пространство ограничено. В протоколах подслушивания разговоры о массовых преступлениях в отношении евреев встречаются редко — только 0,2 от общего содержания. Но абсолютное количество здесь не представляется важным. Точно так же из разговоров ясно, что практически все знали или подозревали, что евреев убивают. Для сегодняшнего читателя является неожиданным прежде всего то, как говорили об этих преступлениях.
ФЕЛЬБЕРТ: А Вы бывали в тех местах, где уничтожали евреев?
КИТТЕЛЬ: Да.
ФЕЛЬБЕРТ: Это проводилось систематически?
КИТТЕЛЬ: Да.
ФЕЛЬБЕРТ: Женщины, дети, все?
КИТТЕЛЬ: Все. Ужасно.
ФЕЛЬБЕРТ: Их тогда грузили в поезда?
КИТТЕЛЬ: Да если бы только грузили в поезда! Я такое пережил! Я тогда послал человека и сказал: «Я приказываю, чтобы сейчас же все прекратили. Я не могу больше вообще это слышать». Так, например, в Латвии, под Даугавпилсом, там тогда проходили массовые расстрелы евреев [270]. Там были СС или СД. Из СД там было человек пятнадцать, и еще там, скажем, было шестнадцать латышей, которые, как известно, считаются жесточайшими людьми в мире. Лежу я в воскресенье рано утром в постели и тут слышу следующие друг за другом пары залпов, а потом пистолетные выстрелы. Я встал, вышел, спрашиваю: «Что тут за стрельба?» Ординарец мне отвечает: «Господин полковник, вам надо туда сходить, там вы кое-что увидите». Я тут же пошел туда ближе, и с меня было довольно. Из Даугавпилса согнали триста человек, они рыли яму, мужчины и женщины рыли братскую могилу, потом шли домой. На следующий день они пришли снова, мужчины, женщины и дети, их пересчитали, раздели догола, потом палачи сложили одежду в одну кучу. Потом выставили двадцать женщин к краю ямы, голых, расстреляли, они попадали вниз.
ФЕЛЬБЕРТ: А как это делалось?
КИТТЕЛЬ: Лицом к яме. Потом сзади подходили двадцать латышей и просто стреляли из винтовок сзади им в затылок. Там у ямы была такая ступень, поэтому они стояли ниже. Те вышли выше к краю и стреляли им просто в голову. Они падали вперед вниз, в яму. После них точно так же двадцать мужчин расстреляли залпом. Там один скомандовал, и двадцать человек, словно кегли, повалились в яму. И это было самое ужасное. Я ушел, и я сказал: «Я вмешаюсь» [271].
Генерал-лейтенант Хайнрих Киттель, бывший комендант Меца, рассказывал об этом 28 декабря 1944 года. В 1941 году по своему положению он был полковником резерва командных кадров группы армий «Север» в Даугавпилсе, где с июля по ноябрь было расстреляно около 14 000 евреев. Его собственную роль в этих расстрелах исторически выяснить невозможно, сам он отражает обстановку с точки зрения возмущенного наблюдателя. Возможности влияния Кителя, как старшего офицера, на рассказанную ситуацию были существенными. В отличие от простого солдата, он мог здесь, как потом показано в конце рас-сказа, не просто оставаться в роли пассивного наблюдателя, а что-то сделать.
Рассказы с точки зрения наблюдателя часто встречаются в протоколах подслушивания, но всякое активное участие в происходящем, как правило, не освещается. Таким образом, рассказчики позиционируют себя в определенной мере в роли безобидного корреспондента — манера рассказа, до сих пор встречающаяся в многочисленных интервью свидетелей событий. И подробность, с которой Киттель здесь рассказывает, не является чем-то необычным. Расстрельные акции предоставляют много материала для разговора и много поводов для размышлений и вопросов о вине и ответственности. Впрочем, две вещи остаются потрясающими для сегодняшнего читателя: первая — мы сегодня редко так интенсивно спрашиваем, как это здесь делает Фельберт. Часто скорее имеют впечатление, что сообщения хотя бы в деталях все еще содержат неожиданность для слушателя или собеседника, но процесс уничтожения в целом для никого не представляет ничего неожиданного. Фельберт тоже спрашивает про «вагоны», то есть про деталь, ему, очевидно, уже известную. Действительно, едва ли встречаются пассажи, совершенно неожиданные для слушателя, и еще меньше, в которых рассказанное считается маловероятным и отвергается. Все это вместе позволяет сделать вывод, что уничтожение евреев являлось составной частью мира знаний солдат, а именно в гораздо большей мере, чем это показывают новейшие исследования [272] данной темы. Несомненно, не все всё знали, но в протоколах подслушивания встречаются все детали уничтожения, до убийства угарным газом в грузовых автомобилях, эксгумации и сожжения трупов в рамках «Акции 1005». Кроме того, рассказывалось множество историй об уничтожении, от чего и на этом фоне можно исходить из того, что почти каждый знал, что евреев убивали.