Вторая: рассказанные истории часто — с сегодняшней точки зрения — имеют удивительные обороты. В то время как слушатель из XXI века напряженно ожидает услышать, каким образом Киттель попытался прекратить убийства, суть его истории совершенно иная.
КИТТЕЛЬ: Я сел в машину, поехал прямо к этим людям из СД и сказал: «Я запрещаю раз и навсегда, чтобы там проводились эти расстрелы, там, где их можно увидеть. Если вы будете расстреливать людей где-нибудь в лесу или где-нибудь там, где никто не видит, — это ваше дело. Но я просто запрещаю, чтобы здесь еще один день стреляли. Мы получаем здесь питьевую воду из глубоких колодцев, и мы там получим настоящую трупную воду». Это было на курорте Мешемс [273], где я тогда жил. Это севернее Даугавпилса [274].
Размышления Киттеля о происходящем, несмотря на вкрапление оценок «Ужасно!», «Самое страшное!», имеют прежде всего техническую направленность: можно расстреливать, но не там, где это происходит. Киттелю мешает открытость и опасность заражения, так как преступники, очевидно, до этого не подумали об обеспечении питьевой водой. Впрочем, Фельберт интересуется не этим, а продолжением истории.
ФЕЛЬБЕРТ: А что они делали с детьми?
КИТТЕЛЬ (очень возбужденно): Детей, трехлетних детей, вот так сверху брали за волосы, вот так поднимали, расстреливали из пистолетов и бросали вниз. Я это видел сам. Это можно было видеть, там в трехстах метрах стояли люди, за оцеплением СД. Там стояли латыши и немецкие солдаты и смотрели.
ФЕЛЬБЕРТ: А что же это были за люди из СД?
КИТТЕЛЬ: Омерзительные! Я считаю, что их самих всех расстреляют.
ФЕЛЬБЕРТ: А откуда они были, из какой части?
КИТТЕЛЬ: Это были немцы, в форме СД, у них были черные нашивки с надписью «Специальная служба».
ФЕЛЬБЕРТ: А палачи все были латыши?
КИТТЕЛЬ: Те были все латыши.
ФЕЛЬБЕРТ: Но команды отдавал немец?
КИТТЕЛЬ: Да. Немцы совершали большую «процедуру», а малую — совершали латыши. Латыши обыскивали всю одежду. Человек из СД был рассудительный, он говорил: «Да, вот это отложите». Эти все были евреями, их приводили из местных общин. Латыши с повязками туда приводили евреев, их потом грабили. В Даугавпилсе было безмерное ожесточение против евреев, таким образом, разряжалось народное негодование [275].
Теперь, следуя наводящим вопросам Фельберта, Киттель рассказывает свою историю, снова скрывающую неожиданные обороты, дальше. Обстоятельство, что убийства, очевидно, осуществлялись латышами, тогда как немцы, по видимости, командовали, он сводит к «народному негодованию», которое якобы разряжалось в Даугавпилсе [276]. Киттель, конечно, рассказывает об организованных убийствах по распоряжению СД, что не может иметь никакого отношения к названному в той же фразе разряжению «народного негодования». Но противоречия в обыденных разговорах появляются постоянно и, на удивление, редко мешают собеседникам. Причина этого заключается в том, что разговоры служат не только для передачи информации: у коммуникаций всегда две функции — наряду с сообщаемым содержанием речь идет всегда со-ответственно о социальных отношениях говорящих друг с другом. Классически, с точки зрения теории коммуникаций, можно было бы сказать: рассказы наряду с информационным аспектом всегда имеют аспект отношений. Последний в ситуации рассказываемого часто гораздо важнее, чем соответствие сообщаемого истории или логике. Часто слушатели отказываются от наводящих вопросов и выяснений, потому что не хотят мешать течению разговора или потому, что могут вызвать раздражение рассказчика, часто также, учитывая элемент очарования историей, они не замечают, что тот или иной момент не может соответствовать действительности. Впрочем, Фельберт — очень внимательный слушатель.