В рассмотрении наших материалов мы исходим из того, что знание как о факте, так и о способах уничтожения евреев было распространено среди военнослужащих, но это знание особо их не интересовало. В сравнении с бесконечными спорами о технике, вооружении и бомбах, о наградах, потопленных кораблях и сбитых самолетах, описания из контекста процесса уничтожения людей оставались в целом скудными. При этом очень мало рассказов более детальных и иногда более точных, чем то, что позднее пытались реконструировать с большим напряжением следователи в ходе длительных допросов. У протоколов подслушивания наряду с откровенностью сообщений есть признак близости по времени — многое из того, что сообщается, происходило еще недавно, и самое главное, не проходило через многоступенчатые послевоенные толкования текстов. Таким образом, материал говорит на более ясном языке, чем пропитанные потребностью ухода от обвинения и защитой протоколы допросов, и еще более ясном, чем мемуарная литература. Фактически подтверждается все, что до сих пор было реконструировано о массовом уничтожении подробными историческими исследованиями, юридическими дознаниями, свидетельствами выживших. Вот что здесь говорят преступники или, по крайней мере, те, которые видели преступления и относились к обществу преступников.
БРУНС: Итак, у каждой ямы шесть автоматчиков, ямы были 24 метра длиной и почти 3 метра шириной, они должны были ложиться как сардины в банке, головой к середине. Сверху — шесть автоматчиков, которые потом стреляли в затылок. Когда я пришел, она уже была полной. Тогда живые должны были ложиться сверху, и потом получали свой выстрел. Чтобы не терять места зря, они уже должны были ложиться в несколько слоев. Но до этого их грабили на станции — здесь была опушка леса, здесь, внутри, было три ямы в воскресенье, а здесь была еще полуторакилометровая очередь, и она продвигалась мелкими шажками. Это была очередь за смертью. Когда они подходили сюда ближе, то видели, что там внутри происходило. Приблизительно здесь они должны были отдавать свои украшения и чемоданы. Добро поступало в чемоданах, остальное — в кучу. Это — чтобы одеть наш нуждающийся народ. А потом, еще отрезок пути дальше — они должны были раздеваться, и в 500 метрах перед лесом — полностью раздеться, могли оставить только рубашку и трико. Все это были женщины и малые дети, так, двухлетние. И потом эти циничные замечания! Когда я еще смотрел, что эти автоматчики из-за перенапряжения сменялись каждый час, они делали это против своей воли! Нет, дрянные замечания: «Вот идет еврейская красотка». Я вижу это и сейчас своим умственным взором. Смазливая бабенка в огненно-красной рубашке. И насчет расовой чистоты: в Риге они их сначала толпой трахали, а потом — расстреливали, чтобы они ничего не могли рассказать [290].
В этом описании генерал-майора Брунса есть поразительные детали: длину очереди ожидающих смерти он оценивает в полтора километра, огромное количество людей, дожидавшихся здесь, когда их убьют. Затем примечательно, что Брунс упоминает, что стрелки «из-за перенапряжения сменялись каждый час» — явное указание на серийный, прямо-таки аккордный характер убийств, который отражается также в укладке жертв слоями [291]. И, наконец, замечание о сексуальных возможностях, связанных с «акциями в отношении евреев» (см. дальше).
Брунс рассказывает здесь о массовом убийстве, которое протекает организованно, с разделением труда, преступники уже нашли функциональную организацию — от раздевания жертв до рабочего времени стрелков, что позволяло производить расстрелы упорядоченно, а не дико. В начале массовых убийств было по-другому. Форма, описанная Брунсом, была результатом довольно быстрой профессионализации убийства. Сами акции следовали здесь уже стандартной схеме, которую историк Юрген Маттхойз обобщает так: «Сначала евреев захватывали во время облавы и группами разной численности доставляли к более или менее удаленному месту расстрела, где первые прибывшие копали братскую могилу. Потом они должны были раздеться и выстроиться в ряд перед могилой, чтобы от силы выстрела упасть в яму. Последующих заставляли ложиться на уже убитых, прежде чем их, в свою очередь, расстрелять. То, что преступники представляли как «упорядоченный» процесс казни, на самом деле была кровавая бойня. Поблизости от городов при этом, несмотря на запрещающие приказы, возник феномен, который можно назвать «туризм по местам казней». Немцы любого звания в служебное время и вне его посещали места расстрелов, чтобы посмотреть или сфотографироваться» [292].