ФОН БАСТИАН: Англия находится под еврейским влиянием, и Америка тоже.
ХЁЛЬШЕР: Например, сейчас он ругает больше Америку, чем Англию. Америка — главный враг, говорит он.
ФОН БАСТИАН: Да.
ХЁЛЬШЕР: Американские высшие финансы, еврейские финансы. И только потом он говорит про Англию [323].
В относительных рамках уничтожения мнимые способности и влияние евреев укоренились настолько стабильно, что их поведение может служить чуть ли не объяснением всему. Результатом этого является почти рефлекторное обращение к антисемитским стереотипам, даже в рамках высказываний, в которых проявляется налет сочувствия.
КВЕССЕР: Да, и этот еврейский квартал, знаешь, можно было проехать только на трамвае, снаружи всегда выставлялся полицейский, чтобы никто туда не входил. Трамвай остановился, тогда мы увидели, что там происходит: лежит один поперек рельсов.
ВАЛЬФ: Мертвый?
КВЕССЕР: Да, да. Они сбросили одного парня вниз на улицу. О-хо-хо, не хотел бы я еще раз оказаться в этом еврейском квартале! Нет, это было ничего! Первый раз я видел там таких красивых детей, которые там бегали. На одежде у них была еврейская звезда, там были красивые девушки. У них там была оживленная торговля, у солдат с евреями. Евреи работали и на аэродроме за городом. Они туда с собой приносили золотые изделия. И мы давали им за это хлеб, просто чтобы они чего-нибудь получили пожрать [324].
Особенно здесь примечательно указание на род «оживленной торговли»: солдаты получали золото за хлеб. Даже если рассказчик себя очень неприятно чувствовал в этом «еврейском квартале», он не упустил возможности для такой выгодной сделки («они туда с собой приносили золотые изделия. И мы давали им за это хлеб»). На этом фоне цитата дает ссылку и на многочисленные случайные структуры, которые и солдаты Вермахта открывали в круге преследования и уничтожения евреев.
Другая история вращается вокруг роли капо в описании одного рабочего лагеря, один из немногих диалогов, позволяющих заметить сомнение в сообщаемых историях, связанных с политикой уничтожения [325].
ТАУМБЕРГЕР: Я сам видел колонну людей в концлагере. Я вышел там под Мюнхеном… Там сейчас поострена выработка в горе для секретного оружия, там, где сейчас делают новое оружие. Там они для этого используются. Я видел, как они проходили мимо, эти тени. Такие голодные тени в Советском Союзе были настоящими кутилами по сравнению с ними. Там я разговаривал с одним, который сверху за всем следил. Они работали внутри цепи постов, но быстро, непрерывно, без перерывов, двенадцать часов — двенадцать часов отдых. То есть об отдыхе речи не было. В сутки на сон им отводилось около пяти часов. Все остальное время они проводили на ногах. Надсмотрщиками были тоже заключенные, у них были черные шапки. Они прыгали между ними с вот такими дубинами и били по голове и по спине. А те падали.
КРУЗЕ: Стоп, подожди, мой дорогой!
ТАУМБЕРГЕР: Ты что, не веришь? Если я тебе даю честное слово, что это я сам видел, это были… заключенные, которые друг друга так молотили. Это были надсмотрщики в черных шапках, они получали сигареты. Они получали полный паек. Они и деньги получали, то есть такие купоны. Наличные они не получали. Там они кое-что за них могли себе купить. Они так себя поддерживали за счет этих вещей, за это получали премии. У каждого старшего рабочего было приблизительно 40–50 заключенных. Их предоставляли фирмам, то есть они работали на определенную фирму. Чем больше они работали, тем больше был аккорд, тем крупнее премии получал этот иуда. Теперь он бил их так, чтобы они работали. Там они прессовали трубы для турбины, для водохранилища, для завода. Теперь он договорился там с бухгалтером, что ежедневно он должен делать три трубы. Тогда он получит такую-то премию. Если он за два дня сформует на одну трубу больше, чем написано в соглашении, то получит премию на столько-то больше. Я там был 48 часов. Потом поехал дальше. Там я это видел [326].
Описание жизни заключенных в лагерях такого рода летчиком-истребителем Таумбергером исторически во многом точное. Сомнение Крузе по поводу достоверности его рассказа относится, очевидно, к использованию заключенных в качестве надсмотрщиков. Естественно, в данном случае можно только предполагать, к чему относилось желание Крузе, чтобы унтер-офицер Таумбергер прекратил свой рассказ: то ли он не верил всей истории, то ли сомневался в роли капо, или просто не хотел ничего слышать о подобных вещах. Реакция Таумбергера («Ты что, мне не веришь?»), впрочем, указывает на то, что Крузе сомневается в рассказе о роли наказывающих заключенных, поэтому Таумбергер продолжает подробный рассказ. При этом примечательно, что Таумбергер ясно показывает, что считает поведение капо предосудительным («этот иуда») — так, как будто действующие лица находятся в ситуации, в которой могут сами решать, что им делать [327].