Рудольф Хёсс, которому условия опыта, в котором его жертвы умирали, должны были быть самыми ясными, потому что он сам их устанавливал, занимает в своей автобиографии такую точку зрения, когда он, например, говорит о сотрудниках так называемой специальной команды, то есть тех заключенных, которые приводили жертв в газовые камеры, а после умерщвления доставали их оттуда:
ХЁСС: Таким же своеобразным было, конечно, и все поведение членов специальной команды. Ведь они совершенно точно знали, что по завершении акций их самих ожидает та же судьба, что и тысяч их соплеменников, уничтожению которых они существенно способствовали. И все же у них при этом было усердие, которое меня всегда удивляло. Они не только не говорили жертвам о том, что им предстоит, но и заботливо помогали им раздеваться или насильно тащили упиравшихся. Потом выводили беспокойных и держали их при расстреле. Они вели эти жертвы так, что те не видели стоявшего с винтовкой на изготовку унтер-фюрера, и тот незаметно мог приставить им ствол к затылку. Точно так же они поступали с больными и ослабевшими, которых нельзя было доставить в газовую камеру. Все как само собой разумеющееся, как будто они сами были уничтожающими [330].
Стрельба за компанию
Теперь мы подошли к двум другим аспектам, на которые в литературе о войне на уничтожение и Холокосте до сих пор обращалось мало внимания. Солдаты самых различных частей и званий случайно принимали участие в расстрелах, хотя они при этом не следовали приказу и формально имели мало отношения к «антиеврейским акциям». Даниэль Гольдхаген, упомянувший один из немногих до сих пор известных случаев, находит в этом аргумент тому, насколько немцы были воодушевлены уничтожительным антисемитизмом. При этом речь шла о подразделении поддержки берлинской полиции, состоявшем из музыкантов и артистов, которое в середине ноября 1942 года давало концерты на фронте и оказалось в районе Лукова, где командир 101-го резервного полицейского батальона предложил поучаствовать в расстреле во время пред-стоявшей на следующий день «антиеврейской акции». Наглому предложению пошли навстречу, и на следующий день подразделение поддержки получило самоудовлетворение, расстреливая евреев. Кристофер Браунинг упоминает тот же случай [331]. При этом вопрос состоит лишь в том, требовались ли антисемитские мотивы, чтобы, расстреливая евреев в свободное время, получать радость.
Правда может быть гораздо тривиальнее. Мужчинам доставляло удовольствие попробовать что-то такое, что они никогда бы не смогли сделать в обычных обстоятельствах — познать чувство, когда кого-нибудь безнаказанно убиваешь, обладаешь полной властью делать что-то совершенно необычное, не опасаясь никаких санкций.
Это побег из возможного, который здесь представляется достаточным мотивом — то, что Гюнтер Андерс назвал «шансом безнаказанной бесчеловечности». Очевидно, что беспричинное убийство для многих людей было соблазном, которому они вряд ли могли противостоять. Достаточно, что его можно исполнить.
В протоколах подслушивания тоже находятся описания добровольного участия в массовых расстрелах или о предложениях, что можно вместе порасстреливать, если есть желание [332]. Эти немыслимые с сегодняшней точки зрения эпизоды дают понять, что акции по уничтожению вовсе не осуществлялись скрытно и не воспринимались с возмущением и отвращением. Наоборот, возле расстрельных ям, как вокруг арены, регулярно собирались зрители — местные жители, военнослужащие Вермахта, служащие гражданской администрации — и делали из массового уничтожения полуоткрытые представления, с упоминанием в разговорах, что они явно не планировались. Так, приказ высокопоставленного фюрера СС и полиции Эриха фон дем Бах-Зелевского от июля 1941 года специально запрещал присутствие зрителей на массовых расстрелах «…уличенных в грабеже мужчин-евреев в возрасте от 17 до 45 лет немедленно расстреливать на месте. Расстрелы осуществлять вне городов, де-ревень и проезжих дорог. Могилы сравнивать так, чтобы не могли возникать никакие места паломничества. Я запрещаю фотографирование и допуск зрите-лей на экзекуции. Места исполнения и могил не разглашать» [333].
«Несмотря на запрещающие приказы», люди разумеется, продолжали ходить на расстрелы, фотографировали, может быть, наслаждались непристойным сценарием происходящего, видом совершенно беспомощных, голых людей, особенно женщин, давали советы и подбадривали расстреливающих [334].