После окончания рабочей смены Фран заехал по адресу, который по его просьбе раздобыл в кадровой службе Феде. Согласно данным персонального учета в доме проживал Аугусто Фернандес, а согласно его матери, открывшей дверь бывшему начальнику сына, тот уже больше полугода обитал где-то на той стороне Гибралтара. Адреса старушка не знала или знала, но не хотела давать. В любом случае, дальше его придется искать по другим каналам.
Домой Фран приехал заполночь и, увидев у крыльца машину Изабель, сразу заволновался. Впрочем, владелица автомобиля, видимо, услышав шум, вышла на крыльцо и поспешила рассеять опасения Франа.
— Она подуспокоилась немного. Выпила таблетки, на всякий случай, доктор сказал, уже можно.
— Спасибо.
— Я хотела поговорить с тобой, Фран. Начо будто с ума сошел, не хочет ничего слышать. После того, как мы вчера поссорились, ушел и не ночевал дома… впервые за тридцать лет брака… — Такого за Килесом, и вправду, не водилось, тот был примерным семьянином и даже немного подкаблучником. — Вбил себе в голову, что так будет лучше для Хоты и для всех нас… — Между тем продолжала Изабель. — Я прошу тебя — поговори с ним, пока не поздно.
Фран вздохнул.
— Боюсь, уже поздно, Изабель. — И поспешил хоть чем-то успокоить жену друга, добавив: — Но все не так страшно, как кажется на первый взгляд. Хоте дадут максимум года два, за хорошее поведение выпустят, самое большее, через год. Даже раньше. А за это время, глядишь, у парня мозги встанут на место.
— Вы оба не понимаете… Хота слабый… всегда таким был. Тюрьма его не исправит, а сломает, даже за несколько месяцев, — Изабель усилием воли подавила готовый вырваться всхлип, но судорожный выдох ее все равно выдал. — Неужели совсем ничего нельзя сделать?
— Мне очень жаль, Изабель…
Больше ему нечего было добавить. Жена Килеса еще какое-то время стояла, прислушиваясь скорее к каким-то своим мыслям, нежели к словам Франа. Потом вздохнула.
— Ладно, я пойду тогда, — Изабель подняла голову, и Франу показалось, что он разглядел в ее глазах слезы. — Надеюсь, Начо хоть сегодня домой явится.
Неловко взмахнув рукой, она зашагала к машине, постукивая каблуками.
Постояв еще немного на кажущемся прохладным после дневной духоты воздухе, Фран тоже зашагал домой.
Ракель сидела в гостиной за тем самым журнальным столиком, рассматривая разложенные на нем фотоальбомы.
— Изабель хотела поговорить с тобой, — жена подняла голову от фотографий, услышав шаги.
— Знаю, мы уже говорили, — ответил Фран.
— И? — Ракель вопросительно подняла брови.
— Слишком поздно.
— То есть для Хоты ты ничего не сделаешь? — «А подонка Альфи отпустил» невысказанным подтекстом повисло в воздухе.
— Я ничего не могу для него сделать, — медленно, с ударением на каждом слове произнес Фран. Неужели вчерашних и утренней семейных разборок было недостаточно?
— Мы стали забывать, какой он, Фран. Вот, смотри, — Ракель подвинулась, чтобы мужу было удобнее смотреть на фото в альбоме. — Рут уже почти не помнит Альберто. Нам стоит чаще говорить с ней о брате. Даже я, когда начинаю смотреть фотографии, понимаю, что многое ускользает из памяти, — последняя фраза была полна боли и горького бессилия перед всевластностью времени.
Фран не хотел смотреть — не было сил. В доме и так каждое мгновение ощущалось, что обитают в нем четверо, причем один из них — призрак мертвеца. «Отпусти его, — хотелось крикнуть. — Пока ты рассматриваешь фотографии погибшего сына, у нас могут отобрать живую дочь».
Но вместо этого Фран сел рядом с Ракель.
— Любимая, может, тебе стоит на какое-то время лечь в клинику? Я говорил с доктором Мауринью, он считает, это будет тебе полезно.
Жена оторвала взгляд от снимков, рот чуть скривился.
— Любовь к детям это не болезнь, Фран. И у нее нет срока давности.
— У нас есть дочь, Ракель, которая здесь и сейчас нуждается в тебе, — ответил Фран как можно мягче. — Ты нужна ей здоровой, потому что именно здоровой ты можешь позаботиться о ней так, как она этого заслуживает.
— Они оба наши дети, Фран. Я знаю, что нужна Рут. Знаю, поверь. Я пытаюсь… но у Рут есть целый мир и будущее, а Альберто… Кто помнит его, кроме меня? Кто будет помнить через пять-десять лет? Вы все стараетесь забыть, потому что для вас он превратился в кошмарное воспоминание, в чувство вины, в повод для ревности или горя. Но он ведь не повод, Фран. Он умный, добрый, любящий мальчик… — лицо Ракель исказила такая мука, что Фран не выдержал, отвернулся. Укрыться от боли, переполнявшей голос жены, не удалось.
Ракель замолчала, и краем глаза Фран заметил, как сильно она закусила губу. Потом жена неожиданно мягко сказала:
— Хорошо. Я лягу в клинику.