В больнице, куда Килес привез его на патрульной машине, Фран задержался буквально на несколько минут, только чтобы наложить на бок повязку и заодно справиться о состоянии Альфи. Уже на выходе Фран увидел Марину. Она просто стояла и смотрела, так и не сделав ни шага в его сторону. Постороннему человеку могло показаться, что она спокойна, но Фран знал, что Марина не оставила бы бар в час пик просто так, знал, что означает морщинка между бровями, неглубокое дыхание и побледневшая кожа. Он сам подошел к ней, чувствуя как внимательный взгляд ощупывает его, пока расстояние между ними сокращается, как по мере осмотра ее фигуру покидает напряжение.
— Отвезти тебя? Я на машине, — с преувеличенным спокойствием спросила она.
Фран удивленно вскинул брови — машины у Марины не было.
— Одолжила у соседа, — пояснила она.
Днем, как обычная школьница, Рут сходила на занятия, стараясь не замечать любопытствующих, участливых взглядов и шепота, которыми ее провожали, совсем как в первые дни после убийства Альберто. Во второй половине дня она сделала домашние задания, помыла посуду, посидела с Соль, пытаясь хоть так отблагодарить заботящуюся о ней крестную и ее семью. И лишь когда Рут отправилась к себе в комнату, в темноте — свет ей не хотелось зажигать — на нее всей тяжестью опять обрушилось осознание того, что случилось.
Вчера ей очень трудно было заснуть, а сегодня утром — проснуться. Рут уже поняла, что этой ночью все повторится и внутренне смирилась. Но кое в чем бессонница помогла — поздно вечером она услышала снизу голос отца, и, тихонько спустившись, решила узнать новости. Без смягчения и умалчивания, с которыми они преподносились ей днем.
— Врачи говорят, шансов пятьдесят на пятьдесят, но сегодня в больнице сказали, что ему стало хуже, — с погруженной в темноту лестничной площадки Рут было видно, как отец устало потер лицо руками. — Если Кортихо не выживет, Ракель предъявят обвинение в убийстве, если выживет — в покушении на убийство.
Крестная сочувственно сжала плечо отца.
— Многое зависит от того, что скажет Кортихо, когда придет в себя. Если придет. Адвокат говорит, что защиту Ракель удобнее всего выстроить, упирая на состояние аффекта и то, что Кортихо своим поведением ее спровоцировал, но тут палка о двух концах… На завтра назначили психиатрическое освидетельствование, и если Ракель признают невменяемой, срок будет минимальным, но опеку над Рут она не получит никогда. А если выяснится, что Ракель была в своем уме и набросилась на Кортихо ни с того, ни с сего — а со слов Рут так оно фактически и было… прокуратура будет требовать максимума. В общем, об опеке можно забыть в любом случае.
— В конце концов, у Рут есть ты, даже если Ракель потеряет право опеки, — успокаивающе ответила крестная.
— Я… — лицо отца немного перекосило в усмешке. — Мы все под богом ходим, Изабель.
Когда Рут вернулась к себе в комнату, пальцы сами нашли в списке вызовов уже привычный номер.
— Ничем не могу тебя порадовать, Андреа, — сказала старшая администратор — за сутки Рут успела научиться различать по голосам обеих дежурных администраторов в больнице. — Увезли его. Срочно, на повторную операцию. Перезвони попозже. Или я сама тебе перезвоню, как закончат.
— Я перезвоню. Спасибо.
Квартиру обыскивали. Хаким понял это по мельчайшим деталям — клочку пыли на полу в гардеробной, как раз под коробкой, в которой лежали немногие оставшиеся от отца и деда вещи, включая семейный Коран, по компьютерной мыши, лежащей на коврике в неудобном и непривычном для него месте. Хаким проверил память компа: так и есть, предпоследний вход осуществлен, когда он был на дежурстве. Ключ от квартиры и пароль компьютера имелись у него и у Мати, но она копаться тайком в его вещах никогда бы не стала.
Хаким почувствовал, как в нем вскипает гнев.
Он давно уже не верил в бога — потому что ни один бог не стал бы терпеть происходящего на Земле. Но внутреннее неверие не отменяло того, что в глазах окружающих он оставался арабом, а значит, мусульманином и потенциальным радикалом. Из чувства гордости и противоречия, Хаким не спешил развеивать эти стереотипы, наоборот, временами утрировал и бравировал, размахивая ими как красной тряпкой перед испанскими традиционалистами, мечтающими повторить Реконкисту. Но оборотной стороной медали было то, что немногие дальние родственники, с которыми он еще поддерживал связи, считали его предателем, слишком далеко отошедшим от семейных и религиозных ценностей. Чужой среди чужих, чужой среди своих, Хаким не хотел признавать, как сильно его это задевает. Прибежищем была работа. Там он получал все, в чем нуждался: признание, дружбу, любовь, чувство семейственности и причастности.