— Что-то мне плохо… совсем… — слабым голосом сказал напарник. Цвет лица у него был землистый, с совсем уж нездоровым синеватым оттенком.
— Таблетки где? Пил? — спросил Хаким уже в машине, перегнувшись через напарника, чтобы захлопнуть дверцу с его стороны. Сам Килес сделать этого не смог - движение руки вызвало гримасу боли.
— Я на них со вчерашнего… — слабо выдохнул Килес.
Развернувший машину Хаким поддал газу и украдкой взглянул на напарника. Да, определенно, вокруг губ и подбородка цвет кожи отливал синевой. Может, разумнее было вызвать скорую на место?
На пассажирском сиденье вдох перешел в тонкий вскрик. Хаким пытался вспомнить, что предписывали инструкции по оказанию первой помощи в случае инфаркта, параллельно включая к чертям мигалку с сиреной.
В отличие от машин скорой, полицейской машине в Эль-Принсипе не спешили уступать дорогу.
— Сейчас… почти приехали, — бормотал Хаким, понимая, что ни фига они не приехали.
На последних поворотах у больницы Килес уже заваливался на него, видимо, теряя сознание. Из машины в приемную и дальше его увезли на каталке.
Оставшись один, Хаким набрал Франа, но номер оказался занят. Тогда он позвонил в участок и доложил о ситуации Морею.
Минут через двадцать врач реанимации вернулся.
— Мы сделали, что могли. Поражение миокарда было слишком обширным.
Хаким потерял в своей жизни практически всех близких: отца и мать, тетю и дядю, дедушку и бабушку. Но тогда он был ребенком, и многое до конца не осознавал или осознавал иначе. Сейчас он потерял напарника, которым был ему в чем-то отцом, в чем-то соратником и просто другом, с которым они провели бок о бок изо дня в день семь лет. Принять, что Килеса больше нет, что все кончилось вот так внезапно, было трудно. Он ждал, что перезвонит Фран, что приедет кто-нибудь из участка, но приехали только жена Килеса и невестка.
Хаким остался им помочь на какое-то время, поддержать морально. Изабель врачи вкололи успокоительное, а Хакиму с Марией пришлось заниматься оформлением бумаг, необходимых для получения свидетельства о смерти и разрешения на погребение.
Фран не пошел на похороны. Он видел, в какой шок это повергло всех в участке, особенно Хакима. Парень попытался уговорить его пойти, но Фран ответил коротко: «Это между мной и Килесом. К тебе отношения не имеет». Он не хотел и не мог никому объяснять, что разорвало семнадцатилетнюю дружбу. Не хотел, чтобы окружающие узнали об этом сейчас, судили и перешептывались на поминальной службе. Не хотел видеть Хоту, которому позволили посетить похороны отца.
Когда он в сердцах прокричал Килесу, чтоб тот сдох, за день до смерти напарника, Фран отнюдь не желал ему смерти буквально. Фран понимал, что это не его вина, что проблемы с сердцем у Килеса копились годами, из-за наследственности, питания и образа жизни, из-за стрессов, связанных с Хотой и необходимостью врать жене, лучшему другу… да почти всем. Понимал, и все же на душе скребли кошки.
Он позволил дочери самой решить, как поступить, и Рут решила пойти. Позже, заехав ее забрать, Фран подошел к Изабель и после мгновения взаимно-тягостного молчания озвучил принятое решение:
— Уезжайте, возобновлять дело я не стану.
Хаким не успел подойти к своему столу, как его нагнал шеф.
— Эль Хилали, сдайте удостоверение и табельное оружие.
— Что?
Хаким еще находился под впечатлением от похорон, и смысл произнесенных слов до него дошел не сразу.
— Сдайте удостоверение и табельное оружие, — медленно, с напором повторил бородатый мужчина, стоящий рядом с Мореем. Вокруг на удобных позициях расположились еще несколько полицейских в штатском. Явно не из их участка. И даже не из Сеуты.
— Вы задержаны по подозрению в злоупотреблении служебными полномочиями, взятковымогательстве и пособничестве террористам.
Можно было вызвать его в кабинет, если уж на то пошло. Или произвести арест вне участка. Зачем этот цирк с конями?
В помещении стало очень тихо — каждый сотрудник смотрел сейчас в их сторону. Глаза Хакима поймали взгляд Мати. Она знала. Морей рассказал ей свою версию и, видимо, еще вчера — поэтому она к нему даже не подошла за весь день. Хаким всегда чувствовал, что Мати не поймет — слишком правильная и принципиальная. И всегда знал, насколько это будет больно. Он повернул голову к бородатому, ожидавшему, чтобы он отдал требуемое и проследовал в комнату для допросов.
— Нет.
Хаким вытащил пистолет и с нескрываемым, отчаянным удовольствием наставил его на теперь уже всяко бывшего начальника. А что ему терять, в самом деле?
Переодетые в штатское сотрудники не из их участка тут же выхватили свое оружие.
— Вы совершаете ошибку, Эль Хилали. Опустите пистолет.
— И что тогда? — зло усмехнулся Хаким. — Не станете делать из меня козла отпущения? Найдете кого-нибудь другого? Но выбор-то не богат. Я или Фран.
— На вас указывают серьезные улики, но это не значит, что вы не сможете защитить себя в правовом поле. Сдайте оружие.
— Серьезные улики? Это какие же? Арабская музыка в моем компьютере? Праздничная галабея или дедушкин Коран в шкафу? Мне даже интересно, что?
— В этом Коране содержатся пометки экстремистского содержания, — ответил бородатый.
— Что еще я должен сделать, чтобы стать, наконец, «своим»? Выкинуть единственную вещь, которая осталась от деда? Забыть арабский? Принять христианство? Что?! — Хаким внезапно осознал, что орет на весь участок.
— Вы пытаетесь связать свое задержание с национальной принадлежностью, но это не так, — примирительным тоном заговорил Морей, выставляя руки ладонями вперед, как он делал всегда, когда в участок приходили возмущенные действиями или бездействием полиции граждане. Хакима этот знакомый жест взбесил еще больше.
— Конечно, не так! Ну кого еще можно заподозрить в пособничестве террористам в нашем участке, как не единственного араба?! — Гнев и боль заставили его поднять пистолет повыше, направив на Морея. — Знаете, в чем правда? Сколько бы я ни пытался стать одним из вас, что бы ни делал, этого всегда будет недостаточно. И через десять, и через двадцать лет… если надо будет обвинить кого-то в пособничестве террористам, это все еще буду я.
Боковым зрением Хаким вдруг увидел Франа.
— Что тут происходит?
— А вот и вы, Пейон, — обратился к Франу бородатый. — Убедите вашего подчиненного сдаться.
— Мы хотим задержать его для допроса по делу о пособничестве терроризму, — пояснил Морей.
В каком-то смысле для Хакима это был момент истины. Он замер в ожидании, что скажет Фран, чью сторону примет. Тот вздохнул и устало обратился к Хакиму:
— Опусти пистолет, Хаким. Не усугубляй.
— Нет.
Обида, почти детская и оттого еще более болезненная, поднялась в сердце.
— Ты слил Килеса, а теперь сливаешь меня?
— Хватит пороть херню, Хаким. Брось мне пистолет!
— Не подходи! — отреагировал он на движение Франа. Рука с пистолетом непроизвольно переместилась, но Хаким перевел дуло обратно в сторону Морея с бородатым. — Ты даже не пригласил меня на первое причастие дочери!
Фран сначала замер от удивления, а потом закатил глаза к небу.
— Знал бы, что это для тебя так важно — пригласил бы! Хочешь, на Рождество приглашу? И на Пасху. Да на все праздники буду приглашать! Не дури, Хаким. Давай пистолет.
Хаким и сам не знал, на фига вдруг припомнил это Франу. Такая придирка выглядела нелепо и даже смешно, и уж точно прозвучала невпопад, заставив его почувствовать себя не просто чужим среди них всех, но и безнадежно жалким. Вся жизнь улетела под откос, а он цепляется к бессмысленным мелочам. Хаким посмотрел на Мати. Она стояла, не двигаясь, и в ее глазах застыло что-то… презрение, брезгливость?
— Положите пистолет, Эль Хилали.
Хаким поднес пистолет к виску, но выстрел почему-то раздался раньше, чем он успел нажать на курок. Кисть пронзила боль, пальцы выпустили рукоять, и в следующую секунду на Хакима налетело несколько человек, скручивая, заламывая руки за спину.