Бегу и не пойму: то ли это лыжи мои поют под ногами, то ли душа — так хорошо в лесу! Он весь просвечен розовым и голубым. За дальними горами только что поднялось солнце, и холодные лучи его мириадами блесток заиграли в ветвях деревьев, на стылых травах. Столько свету, столько огней, что хоть защитные очки надевай. Но я их нарочно не взял — разве увидишь такую благодать через темные очки?
Упарился уже. Свитер заиндевел, струится дымком и тоже весь в искорках — алых, синих, изумрудных. Сел на валежину, стянул вязаную шапку. И только стянул, сразу услышал весь лес. Где-то рядом стучал по сушине дятел, да так ладно стучал, будто и не еду добывал вовсе, а так, для веселья, на радость всем лесным жителям играл на барабане: «туку-тук, туку-тук, туку-тук…» Из старого сухостоя за болотом таким же согласным барабанным перестуком ему отвечал другой. Перелетая с куста на куст, звонко цвенькали синицы, им с березовых, низко опущенных вязей тонко отзывались младшие их сестрицы — московки, а тем — уж совсем еле слышным писком — крохотные, похожие на пуховые шарики гаички. Но вот заполошно затрещала сорока, и птички смолкли: низко над соснами, шумно бухая крыльями, пролетел ворон. Черная тень мелькнула по снегу. Он тоже не удержался, державно прокричал на всю округу: «кру-у-ум!»
Ворон улетел, сорока замолчала, и опять послышались нежные переклики синиц под аккомпанемент дятла.
А кто там еще, несмелый, подает голос? Оглянулся — и вижу: в густых зарослях шиповника, на самом высоком кусте, сидит нахохлившийся красногрудый снегирь в черной щегольской шапочке и печально, вполголоса кого-то зовет: «рюм, рюм, рюм…» Подружку, наверно, зовет.
Смотрю на снегиря и замечаю: все заросли шиповника — под стать снегириной грудке, сплошь забрызганы красным. Да ведь это же ягоды, еще не обклеванные, не тронутые птицами! Малоснежная и неморозная нынешняя зима милостива ко всем: косачи и рябчики собирают стылую бруснику прямо с земли, по-куриному разгребая лапами неглубокий снежок, залетные гости свиристели кочуют по садам и паркам, не столько объедая, сколько отрясая яблони-дички, щеглы обирают на пустырях репейники, чижи и чечетки — конопляники по закрайкам пашен. Так что до шиповника очередь еще не дошла, и сохранился он в полном осеннем изобилии.
Ну, раз так, то почему бы мне не пособирать ягод зимой?
Чтобы не спугнуть снегиря, осторожно подъехал к краю шиповниковых зарослей и по ягодке, по ягодке быстро нарвал полную шапку. Аж отвисла вся. Та же тебе корзинка, только без ручки. Держу в руках и диву даюсь: надо же, середина зимы, а я набрал ягод! Скажи кому — не поверят. Любо-мило даже поглядеть, понюхать эти зимние ягоды, сохранившие и цвет, и запах солнечного лета.
Вечером, сидя у теплой, жарко горящей печки, я пил чай, щедро заваренный шиповником, и вспоминал лучистый день в белом лесу, серебристые березы, хлопотливых синиц и печального снегиря, потерявшего свою снегириху.
ЗА СЕНОМ С ГАРМОШКОЙ…
Н. Г. К.
Опять я о зиме. Да и как не рассказать о таком случае: мыслимое ли дело — ехать за сеном с гармошкой? А вот наши мужики поехали…
Но это было потом.
А пока я сидел и удил на Чусовой ершишек. Ершишки клевали дружно, под ногами у меня топорщилась уже приличная кучка улова — на хорошую ушку, а то и на две.
С утра сильно морозило. Начал холод пронимать и меня. Чтобы согреться, я запрыгал вокруг лунки, прихлопывая рукавицами. Минуту прыгаю, другую, и так ладно у меня вдруг стало получаться, что даже какой-то ритм почувствовал в своих движениях. Отчего бы это? Точно пляшу под музыку.
Остановился перевести дух — и ушам не поверил: правда музыка! Зима, снежище по пояс, сосны и березы стоят в белых балахонах, а тут — гармошка! Ну ладно бы — гитара, на туристов можно подумать, их никакие холода не держат, но кто с гармошкой-то зимой в лес ходит?
Близ деревни я хорошо знаю окрестности. Помню все покосы, выпасы для скота, грибные и ягодные места. А покосы большей частью по заливным пойменным лугам Чусовой. Так что мне нетрудно было определить, где играют. Прислушался, так и есть — на шараповском покосе!
Иван Шарапов — сосед мой. Знаю, что у него есть гармошка и он частенько на ней играет. Но чтоб в лес брал с собой, не слышал. И до того мне любопытно сделалось, что забыл я про рыбалку и побрел рекой посмотреть на отчаянного гармониста.
Все ближе, ближе музыка. Теперь уже слышу, что не только играют, а еще и поют. Одни мужские голоса. Узнаю сипловатый басок самого Ивана Шарапова, петушиный фальцет его младшего брата Сереги, совсем безголосого тракториста Васюкова, а четвертого не могу разобрать. Кажется, пилорамщик Сашка Нестеров.