4
В тот год, когда я родился, легавые нашли у отца Хаима три стодолларовые купюры и арестовали его, по тем временам это считалось серьезным преступлением. Если у кого-то находили иностранную валюту, а в особенности доллары, то его песенка была спета. Ему присудили восемь лет, но, слабый здоровьем, он вскоре заболел туберкулезом и скончался в тюремной больнице. Спустя два года после кончины отца его мать во время глажки белья ударило током от старого неисправного утюга, и она скончалась. Так Хаим остался сиротой. Потом его растили дяди, не баловали, нередко ругали, но одежда у него была, и еды хватало.
Он был на пять лет старше меня. Помню, как он, жалея меня, врал: «Встретил твою маму, с ней все хорошо, скоро она придет с тобой повидаться». От радости у меня мурашки по телу бегали. Купив мороженое, он не съедал его до конца, немножко оставлял мне. Если кто меня обижал, защищал. Так хорошо со мной никто не обращался, и я таскался за ним повсюду.
«Интересно, где он теперь?» – подумал я и направился в сторону площади. Увидев свое отражение в витрине аптеки, я замедлил шаг, совсем забыл, что на мне обновки. И лицо было умыто. Я немного покрутился и решил, что прекрасно выгляжу. Провел рукой по карману, в котором лежали деньги, и направился в закусочную Кития.
Закусочная только что открылась, я заказал хаши, сел за стол, начал есть, и тут вошли двое пьяных художников.
– Чего изволите? – спросил Кития.
– Ничего.
– А что же вам здесь надо?
– Не знаем, – отвечал тот, у которого борода была длиннее. У второго на глазах были слезы.
– А этот чего плачет? – поинтересовался Кития.
– Понял, что бездарь, вот и переживает.
У этих художников мастерские были над Ботаническим садом, я их считал людьми особенными, они нравились мне.
Прослезившийся художник протянул в мою сторону руку:
– Вот его отец – талантливый человек, однажды он починил мне туфли, знаете, как он их починил? Я не стал их обувать, принес и повесил на стену. Гляжу и любуюсь, лучше всех моих картин, да и его тоже.
Не помню ни до того, ни после, чтобы кто-нибудь так хорошо отзывался о моем отце. Сначала мне захотелось послать ему бутылку вина в подарок, но потом передумал, денег пожалел – если у него висит та обувь и он ею любуется, так и хватит с него.
Вспомнил, что накануне вечером собирался сводить Манушак в кино, и задумался: «Почему она не поднялась ко мне и не разбудила? Она непременно должна была меня разыскать». Но этот вопрос как возник, так и исчез, и я про это больше не вспоминал, а ответ я узнал только спустя много лет, когда был очень далеко от Тбилиси, в колонии в Сибири. А тогда я решил, что вместо кино свожу ее сегодня на озеро Лиси покататься на лодке.
Зимой мы смотрели один индийский фильм, в котором влюбленные жили в лодке, озеро кишело крокодилами, и, купаясь, они постоянно рисковали. В конце фильма, когда парень плыл от берега к лодке, собираясь сообщить девушке важную новость, его настигло несчастье. Девушка спала, когда она проснулась и увидела, что происходит, встала и тоже бросилась в воду.
«И я бы так же поступила», – сказала Манушак, и слова эти меня здорово обрадовали. Тогда я ей и пообещал: «Будет время, свожу тебя на озеро Лиси; пойдем пораньше, проведем там весь день, возьмем напрокат лодку и покатаемся». Сейчас у меня были деньги, а когда есть деньги, ничего не мешает исполнить обещанное.
К двум часам Манушак приносила горячий обед в парикмахерскую. Пока Гарик и Сурен обедали, она подметала пол, стирала, что нужно, складывала пустую посуду в сумку и возвращалась домой. Случалось, ее подменяла тетя Сусанна, и я надеялся, что она не откажется заменить дочь и на этот раз.
У них был довольно большой одноэтажный дом, выстроенный из плоского кирпича. За домом, во дворе, стояли сарай и четырехкомнатный деревянный флигель, который они сдавали, в основном – студентам. «Все это нажито моим трудом», – хвастался Гарик. Но однажды тетя Сусанна сказала мне: «Врет, этот дом – мое приданое, родители мне купили. Когда вы с Манушак поженитесь, отдам вам две угловые комнаты с этой стороны, остальное – мне, Гарику и Сурену. Даст Господь, заживем все вместе, сладко и счастливо».
Царство ей небесное, хорошая была женщина, она приглядывала за мной с детства; если отец был пьян и забывал забрать меня из детского сада, где она убирала, она приводила меня к себе. Их двор граничил со зданием детского сада. Кормила меня, купала и укладывала спать. Я почти каждую ночь писался, пока не подрос, но она ни разу ни единым словом не упрекнула меня за это – просто стелила под простыню клеенку, только и всего.