— Я надеюсь, вы извините меня, — обратилась Эми к окружавшим ее дамам, отставляя в сторону тарелку. Поднявшись на ноги, она поспешила навстречу приближающейся паре. — Могу я чем-нибудь помочь? — с готовностью предложила девушка.
— Ах, Эми, как ты внимательна, — с благодарностью отметил дон Рамон, когда Эми, пристроившись к дряхлой даме с другой стороны, тоже подхватила ее под руку. — Это Эми Салливен, миссис Кэссиди, — пояснил он спутнице. — Вы ведь помните ее?
Старуха, взглянув на Эми, моргнула водянистыми глазами, и девушка прочла в них замешательство.
— Кто-кто? Как он вас назвал?
Эми улыбнулась:
— Ну как же, бабушка Кэссиди, это же я, Эми. Дочь Уолтера Салливена.
Бабушка Кэссиди озадаченно нахмурилась:
— Дочь Уолтера? Разве у него есть дочка? Я думала, у него только мальчики.
Дон Рамон и Эми переглянулись поверх седой старушечьей головы. Когда они добрались до дома, Эми, предварительно попросив дона Рамона подождать ее, провела престарелую гостью в отведенную ей комнату, уложила в кровать и задернула шторы, чтобы не мешало солнце. К тому моменту, когда девушка на цыпочках вышла из комнаты, бабушка Кэссиди уже сладко похрапывала.
Дон Рамон ждал Эми в своем кабинете, отделанном панелями орехового дерева. Заложив руки за спину, он стоял перед высоким книжным шкафом, заставленным многочисленными томами в кожаных переплетах. При появлении Эми он с улыбкой обернулся:
— Эми, ты добрая и деликатная юная леди.
— Вовсе нет, — чистосердечно созналась девушка. — Я совсем не такая. Просто мне хотелось поговорить с вами. — Приподняв пышные юбки бледно-желтого хлопкового платья, она быстро пересекла разделявшее их пространство и без всяких околичностей выпалила: — Где он, дон Рамон? Почему его нет на барбекю?
Дон Рамон продолжал невозмутимо улыбаться. Пожав плечами, он сообщил:
— Луис сегодня утром неважно себя чувствовал. Он спросил у меня, будет ли простительным его отсутствие. И я разрешил ему не выходить к гостям.
— Он болен? Почему же вы никому ничего не сказали? Можно я поднимусь проведать его? Вдруг ему что-нибудь нужно…
Она бросилась к двери, но дон Рамон, перехватив ее, мягко удержал на месте:
— Ты неправильно меня поняла. Луис не болен. Он уехал верхом и скоро вернется. Не беспокойся.
— Верхом? А куда? Куда он поехал?
— Я не спрашивал. А сам он не сказал.
Эми вздохнула:
— Я хочу… я хочу… Ох, дон Рамон, я сама не знаю, чего хочу.
В синих глазах девушки появилось точно такое же страдальчески-растерянное выражение, какое он видел накануне вечером в черных глазах своего сына. Эми повернулась и в полнейшем унынии вышла из кабинета; чуткий дон Рамон, глядя ей вслед, искренне желал помочь, но знал, что это не в его силах.
Дон остался в тиши кабинета. Все еще улыбаясь, он уселся в любимое просторное кресло, размышляя о Луисе и Эми. Он опасался, что они вот-вот по уши влюбятся друг в друга: судя по всем признакам, дело явно шло именно к этому.
Улыбка исчезла с его лица, и дон Рамон устало вздохнул. Он был бы счастлив, если бы в один прекрасный день эти двое поженились, но как отнесется к подобному союзу Патрон? Хотя Уолтер Салливен, казалось, искренне расположен к Луису, может так случиться, что он встретит яростное сопротивление со стороны окружающих, если надумает взять в зятья человека смешанной крови.
А Эми и Луис так молоды и так наивны! Они ничего не знают о жестокости мира и о людском коварстве. Хотелось бы надеяться, что они не станут торопиться с выбором спутника жизни и подождут, пока хоть немного не повзрослеют: Луису всего семнадцать, а Эми совсем недавно исполнилось шестнадцать лет.
Зеленые глаза Дона закрылись, и он смущенно усмехнулся. Ах, какими лицемерами мы становимся, когда стареем.
Картины былого счастья окружили его со всех сторон, когда мысли дона Рамона унеслись на двадцать лет назад — к другому званому вечеру, к другому июню, к другой шестнадцатилетней красавице.
Он не хотел идти на тот праздничный прием и подумывал уже о том, чтобы под каким-либо благовидным предлогом остаться дома. Но когда июньские сумерки опустились на Мехико, дон Рамон Кинтано, одетый в вечерний костюм, выходил из сверкающей лаком кареты перед дворцом Чапультепек.
В руке, затянутой в белую перчатку, Дон держал тисненное золотом приглашение. После того как он предъявил приглашение распорядителю-дворецкому, его провели подлинному коридору, а затем по лестнице на широкую галерею, расположенную над гигантским бальным залом с мраморным полом.
Не одно женское сердце встрепенулось при виде изящного красавца испанца, надменно рассматривающего разодетую толпу. Но сильнее всего забилось его собственное сердце, когда взгляд зеленых глаз задержался на самой прекрасной девушке из всех находившихся в зале.
Она была высока и стройна, прямые угольно-черные волосы спускались намного ниже талии. Изумрудно-зеленое одеяние с золотой каймой, отдаленно напоминавшее индийское сари, скреплялось на одном плече, как это было некогда принято у ацтеков. Красоту обнаженных гибких рук подчеркивали браслеты из золота с нефритом. На массивной золотой цепи, обвивающей шею, висел большой золотой диск; сандалии на ногах были инкрустированы драгоценными камнями.
Словно повинуясь безмолвному приказанию таинственной волшебницы, повелевшей ему немедленно подойти к ней, дон Рамон Кинтано спустился по мраморным ступеням и направился прямо к юной экзотической красавице. Ее черные миндалевидные глаза излучали странный, почти пугающий свет; губы были такого цвета, будто их окрасил сок дикой вишни.
Приблизившись к ней, дон Рамон поймал себя на том, что весь дрожит. Хозяин дворца — президент Антонио Лопес де Санта-Анна, стоявший подле загадочной красавицы, представил их друг другу.
Дон Рамон утонул в темных завораживающих очах юной ацтекской богини Шочикецаль — наследной принцессы, ведущей свой род от праматери Шочикецаль.
Будучи образованным человеком, дон Рамон знал точный смысл этого имени: Драгоценный Цветок. Богиня Цветов — воплощение красоты и любви. Никогда он не встречал человека, кому так подходило бы данное при рождении имя.
Он влюбился в нее с первого взгляда, немедленно воспылав пламенным желанием. Ответный взгляд непостижимых черных глаз наполнил его уверенностью, что и она желает его с той же страстью. Внезапная боль пронзила сердце влюбленного испанца: наверняка пройдут недели, а то и месяцы, прежде чем он сможет назвать ее своей.
Но богиня Шочикецаль была не чета строго опекаемым девицам, заполнившим тем вечером дворец. Она делала то, что хотела. Ни перед кем не должна была она держать ответ. Суровые предписания этикета или обычаев не имели над ней власти.
Поэтому, повергнув в ужас хозяев, она спокойно взяла дона Рамона за руку и, не говоря ни слова, повела прочь. Выйдя в сад, шестнадцатилетняя богиня повернулась к потрясенному испанцу и, закинув ему на шею тонкие руки, подняла прекрасное лицо, готовая принять поцелуй.
Дон Рамон поцеловал ее, а когда их пылающие губы разомкнулись, Шочикецаль промолвила:
— Звезды возвестили мне о твоем приходе. И еще я видела тебя в дымном зеркале. Мы должны пожениться — это я знаю точно. Но… — она вздохнула, — я не могу обещать, что мы всегда будем вместе.
Сверкнув черными очами, она приникла к нему стройным телом.
— Разве это важно? — хрипло проговорил дон Рамон. — Я хочу соединиться с тобой навеки… или на столько времени, сколько ты пожелаешь быть моей. Поженимся завтра, mi querida[6].