Пришёл в себя я в больнице при лагере для военнопленных. Почему меня сюда доставили, а не пристрелили на месте - я узнал не сразу. Оказалось, что меня загрузили в лекарский винтокрыл по ошибке, в результате неразберихи. Ещё бы, такой тарарам! Начальник убит, куча раненых! Лицо моё было залито кровью, а серая роба бронеходчика, пропитавшись пылью и гарью, стала вообще ни на что не похожа. Во всяком случае на маньчжурские мешковатые робы смахивала порядком. Лекари затащили в отсек спасателя всех, кто был без сознания или в крови, и винтокрыл сразу же лёг на путь к госпиталю. Уже на посадочной площадке приёмщик разглядел несоответствие. Но спасатель уже улетел за новым грузом свежего ратного мяса и ответить на вопрос: "Какого хрена эта амурская свинья делает в бльнице для славных бойцов Свободной Маньчжурии?", было некому. В отличие от прожжёных вояк с передовой младшему военврачу-приёмщику, только месяц как сменившему синий халат ученика врачебной школы на полевую робу военврача, не хватило духа просто удавить лежащего на носилках врага и списать как умершего в пути. Начальство военной больницы, озабоченное резким наплывом раненых, на донесение приёмщика глянуло мельком и посоветовало ему заняться прямыми обязанностями. Оно просто перевело стрелки на военную стражу, которой сами Боги велели заниматься врагами Свободной Маньчжурии вне поля боя. В страже пожали плечами и отправили меня с первой же попуткой в лагерь. Там меня записали как военнопленого неизвестной принадлежности и поместили в больницу.
Мне повезло. Врачом в лагерной больнице был пленный амурский полевой лекарь, а помогали ему служители Общества Красного Сердца. Меня выходили. Когда я пришёл в себя, врач посоветовал мне прикинуться ушибленым, мол нифига не помню. Действительно, так была возможность сойти за обычного ратника, а не за добровольца. С добровольцами у маньчжур разговор простой - расстрел или каторга в джунглях Пункина, что вобщем-то тоже всегда смертельно, но гораздо более растянуто по времени и поэтому мучительно. Ни та, ни другая возможность меня не вдохновляла. Мою робу бронеходчика, которая могла бы навести стражников на нехорошие мысли, врач заменил на не менее грязную и затёртую пехотную "полевуху". Когда я достаточно окреп чтобы самостоятельно дойти до уборной, меня посетил хмурый маньчжурский стражник и учинил мне допрос. Хорошо, что ему было плевать на этот лагерь, на эту степь вокруг, на этих грязных измождённых амурцев. Его не особо волновала моя принадлежность к добровольческому войску, тем более что роба моя была пехотная. Его волновало только одно - не сяньюнь ли я. Но я не был сяньюнем и поэтому допрос был поверхностный. По его итогам меня записали в раздел обычных военнопленных.
В лагере было порядка трёх тысяч человек. Большая часть из них проходили по разновидности обычных. Поэтому охраны было не очень много. Пятнадцать бараков на двести зэков каждый и шестнадцатый - охранников. Лагерь был законный, а это значило, что здесь не было бессудных расстрелов, издевательств. Сюда часто приезжали международные наблюдатели. Но это не означало, что мы тут прохлаждались за счёт маньчжурских налогоплательщиков. Смертность в лагере была, и не малая. Хоть никто заключённых не убивал специально, но условия и без палачей справлялись неплохо. Скудная однообразная еда и болезни выкашивали слабых. На лечение никто не давал ни гроша. Лагерный врач бессильно наблюдал как люди умирали от неопасных, вобщем-то, болезней, но у него не было ни жизнетворов, ни противовоспалительных снадобий. Да что там - болеутоляющих простейших не было. Самое доступное лекарство в больнице - йодная настойка. Кое-что привозило общество Красного Сердца, но маньчжуры допускали только самые простейшие снадобья. А ещё мы вкалывали. Никто не собирался кормить нас бесплатно. Шесть дней в седьмицу в лагерь приезжали "покупатели" и десятки грузовозов развозили заключённых по местам работы. В округе было несколько важных для захватчиков предприятий разной степени разрушенности, а рабочей силы у них пока не было. Стройотряды ещё не подошл, однако планы восстановления руководство не отменяло. Поэтому наш лагерь только по бумагам насчитывал три тысячи зэков, но наяву там одновременно находилоmсь человек пятьсот. Остальные "трудились" на "восстановлении предприятий народного хозяйства". Правда возникал вопрос - чьего хозяйства и какого народа? Но те, кому такой вопрос мог придти в голову, или уже занимались этим самым трудом, или благоразумно держали ответы при себе, не желая пополнить ряды первых. Как бы то ни было, чаще всего оставшиеся в лагере работали тоже, только на внутренних работах. Кирпичный завод исправно выдавал тысячи пудов строительных материалов, которые незамедлительно увозились. Работал отдел деревообработки. Это было "козырное" место для зэков, отборное. Ну и, конечно, поварня. Кормили не совсем уж травой или тухлятиной, но отменной еду назвать было сложно. Разжиреть на лагерных харчах ещё никому, кроме кладовщиков лагеря, не удалось. Хватало их лишь на то, чтобы не протянуть ноги и иметь силу поднять лом или лопату.
Помимо бывших военных и ополченцев в лагерь собирали также всю шваль - преступников в основном. Из тех, кто не пошёл на службу новой власти. По молчаливому уговору лагерь делился на "вояк" и "фартовых". Бывшие военные с подозрением относились к бандюкам и ворам, те отвечали взаимностью. До стычек дело не доходило, но обе части не смешивались, предпочитая держаться особняком. Поначалу, рассказывали старожилы, "фартовые" хотели взять власть в свои руки, но "вояки" состояли из людей решительных и повидавших многое. Ответили они предельно жестоко. В результате заключённым пришлось выволакивать на площадку трупосжигателя несколько тел, бывших при жизни уважаемыми людьми в преступном мире. Недоразумение было исчерпано. У "фартовых" появились другие, более здравомыслящие лидеры. "Вояки" обеспечили себе славу серьёзных людей. Как нетрудно догадаться, примкнул я к бывшим военным. В верха не лез, предпочитая держаться в тени. Все эти игрульки в борьбу за влияние казались мне жалкими в условиях лагеря. Страну завоевали враги, убили многих ни в чём не повинных людей, разбили рать, а эти делят власть за колючей проволокой!
Меня, как не до конца выздоровевшего, поставили на внутренние работы при поварне - помогать поварам. Чистил овощи, мыл котлы. Работа, ужасающая своей каждодневной тупостью, была тем не менее вполне хлебной. Потом, как окреп, стали посылать с поваром по стройкам. На некоторых стройках зэков кормила "принимающая сторона" и туда нас не возили. На других же своих поварен не было и я по несколько часов трясся в кузове грузовоза в обществе повара, наших бачков с пищей и пары скучающих маньчжур-вертухаев. Благодаря этому удалось оценить размеры постигшей нас беды. Маньчжуры были всюду. Вернее они были в наиболее важных местах, но впечатление было именно такое. На улицах часто попадались дозоры жандерии, пешие и машинные. На разделяющих город заставах стояли маньчжурские военные. В полной боевой выкладке стояли, со штыками примкнутыми, злые и подозрительные. Местные жители, которых нужда заставила выйти из подвалов, боязливо жались к стенам и в случае чего тут же растворялись в подворотнях. У зданий захватнической управы змеились очереди из хмурых подавленных людей в пыльной, давно не стиранной одежде. Управа иногда давала временную работу, расплачиваясь продуктами, поэтому желающие заработать кусок хлеба своей семье не переводились.
Меня потрясло то, что всё чаще "порядок" на улице обеспечивали выходцы из местных. Их обряжали в чёрные мундиры, на рукав повязывали голубую повязку принадлежности к "Народной армии Свободного Амура", сокращённо - НАСА. Эта армия была образована для становления новой, маньчжурской власти. Она выполняла в основном обязанности стражи, но имела немалые полномочия. Насовцы охраняли здания управ, проводили облавы на бывших военных и им сочувствующих, на преступников, которые не захотели никому подчиняться. Набирались "голубые" из бывших уголовников, беглых и просто ненавистников прежней власти. Поговаривали, что насовцы причастны к похищениям заложников, вымогательствам, насилию. Им же припсывалась работорговля, хотя новая власть всячески их выгораживала.