Смотреть на окружающее было больно. К тому же я уже два месяца ничего не знал о судьбе семьи. Вернее не знал о судьбе тех, кто тогда ещё был жив. Родители мой погибли при бомбёжке Амур-Ключа. А они ещё думали, что в столице будет безопаснее. Если бы я тогда мог их отговорить ехать в Ключ! Но в то время я участвовал в обороне Салыка и ничего об их планах не знал, а думал что они останутся в Лесном. Моя тётя, Светлана и её дочь, моя двоюродная сестра Дарина жили в приграничном городке. Тёти Светин муж и Даринин отец Зэн Юэн был хорунжим пограничной охраны и погиб на второй день войны. Тётя Света с дочерью сумели выбраться из полосы боевых действий и добраться до родителей, моих бабушки и дедушки, намереваясь там отсидеться. Вначале ведь никто не думал, что это война. Так, набег. Кусок оттяпать. Все надеялись, что мощный северный сосед защитит. Но маньчжуры пёрли и пёрли, а союзной рати всё не было и не было. А что делать? Наши разжиревшие на торговле "слуги народа" до войны всё жевали сопли, высчитывая - выгодно или нет заключать договор со Словенским союзом? Довысчитывались. За три месяца мы потеряли две трети страны. На север и запад хлынули толпы беженцев. В довершение ко всему вспыхнул мор, болезнь Канина. И следы тёти с сестрой затерялись, да ещё я попал в плен. Тут почты нет. Вобщем поводов для радости не было совершенно.
Я лежал на грубых нарах, присыпанных старой прошлогодней соломой и бездумно глядел в потолок. Скоро ужин, а значит надо идти к поварне. Подтаскивать бачки от котлов к окошку раздачи - моя обязанность. Повар рассвирепеет, если я опоздаю. А с поваром ссориться нельзя, это закон. Но как всё достало-то! Помнится, я думал о том, что если сдался бы добровольно, то потом повесился бы в бараке для заключённых на грязных подштаниках. И вот я в плену. Жив и относительно здоров. Конечно, я не сдавался. Но... Самоубийство - не выход. Пусть меня гложет стыд, ярость, ненависть. Но сбежать от них на ту сторону Калинова моста будет просто трусостью и предательством. Нельзя сбегать. Нужно бороться. Как? Да как-нибудь. Но я обдумаю это позже. Пора идти. Я с кряхтеньем поднялся, натянул разбитые башмаки и отправился к поварне, шаркая подошвами по пыльной земле. Повар в засаленом, когда-то бывшим белым халате встретил меня облегчёнными матюгами и началась кормёжка. Я подтаскивал от поварни бачки, повар грязно ругался на толпящихся зэков, те привычно слали повара по всевозможным надсылам. Всё как всегда. Черпак равномерно загребал из бачков жижу, именуемую похлёбкой, и так же равномерно разливал её по мискам пленных. Стены раздаточной из щелястого, плохо оструганного тёса тихонько поскрипывали под напором тел доходяг-зэков. Когда котлы опустели, повар закрыл окно будки и сел на колченогий табурет. Похлопал себя по карманам, нашёл сигареты, закурил. Я взялся за последний пустой бак, намереваясь тащить его в поварню, и тут повар сказал:
-Слышь, болезный. Тебя вроде Токаревым зовут?
-Ага.
-Тебя чудик из Красного Сердца искал. Как уберёшься - подойди к нему, понял?
-Ладно.
После уборки я, как и обещал, пошёл к этому "чудику". Служителей общества Красного Сердца в лагере считали чокнутыми, особенно "фартовые". И то сказать - разве умный человек поедет в такую задницу мира, как бывшее Амурское княжество, чтобы возиться со вшивыми зэками и пленными, которым прямая дорога в трупосжигатель? Для бандюков и ворья, живущих по убеждению "Умри ты сегодня, а я - завтра!" такое поведение действительно выглядело сумасшествием. Но мы, люди военные, знали чувство долга. А оно и не на такое может сподвигнуть. Так что мы этих служителей чудиками не считали. Они жили при больнице почти на положении таких же заключённых. Им было запрещено перемещаться по лагерю. Почти всё время они проводили в помещениях. Раз в неделю им было разрешено посещать город, где была контора Красного Сердца. По возвращении их обыскивали на предмет запрещённых вещей. Всё, что они привозили в лагерь, проходило строгий досмотр. Но они не роптали. Общество Красного Сердца было прибежищем добровольно посвятивших себя смирению, ненасилию и милосердию.
До отбоя ещё было время, так что я пошаркал в больницу. Это не запрещалось. Всё равно там кроме бинтов, йодной настойки и жгутов ничего такого и не было. Бывший военврач обрабатывал рану какому-то доходяге и меня не видел, впрочем как и я его. В "приёмной" сидел один из "чудиков".
-Здравствуйте. Я - Владимир Токарев. Мне сказали, что меня хотят видеть.
-Здравствуйте. Да, я хотел вас видеть.
Средних лет мужчина, с морщинистым и усталым лицом, показал мне на стул возле стола. Я присел. Бросились в глаза его серые халат и шапочка. Когда-то они были белоснежные, но от доброй сотни стирок превратились в подобие мешковины, только светлое. В мирное время в таком халате его бы даже на скотный двор не пустили - не дай Боги заразу занесёт скотине. А теперь ничего, халат считается сравнительно чистым. Мужчина потёр лицо ладонью и поднял на меня воспалённые глаза:
-Вы тот самый...
Адепт, болезненно щурясь от тусклого света захватанной пыльной лампочки, прочитал с потрёпанного листка бумаги:
-Токарев Владимир Яромирович, год рождения: семь тысяч четыреста восемьдесят пятый, место рождения: Амурское княжество, Каменецкий уезд, поселение Лесное, улица Горбунова, дом тридцать шесть?
-Так точно. Это я.
-И у вас есть двоюродная сестра? Юэн Дарина семь тысяч четыреста девяносто второго года рождения?
-Да. Вам что-то известно о ней?
-Известно. Она жива. Находится в точке сбора перемещённых лиц. В городе Рогово. Это не очень далеко отсюда, в соседнем уезде.
-А её мать? Бабушка с дедушкой?
-К сожалению о бабушке и дедушке мне ничего не известно. А мать... Она ваша тётя?
-Да. Что с ней?!
-Должен вас огорчить. Она умерла в том же лагере под Рогово. Там была вспышка болезни Канина. Мне очень жаль.
-Ничего.
Вот как. Тётя Света. Умерла. О, Трибог... Что же с бабушкой и дедушкой? Как тётя Света с дочерью оказались в Рогово? Бедная Даря. Ей всего двенадцать. Или уже тринадцать?
-Что будет с девочкой
-Я не знаю. По закону если в течении трёх месяцев не найдутся родственники, то её должны передать в сиротский приют. Но это по росским и амурским законам мирного времени. А по маньчжурским, да на захваченных землях... Кто знает. Но я слышал, что скоро маньчжуры собираются провести большую "выборку" в лагерях беженцев и перемещённых лиц.
-Выборку?
-Согласен, слово корявое. Лучше сказать - "отбор". К сожалению общество Красного Сердца не имеет влияния на захватнические власти. Даже сведения о намерениях до нас доходят чуть ли не позже всех. Нас вообще в любое время могут из страны выгнать.Так вот. До нас дошли слухи, что скоро по лагерям проедутся особые отряды. Их задача - отбирать нужных им людей. Делать они это будут тихо, без подтверждения правительства.
-Какие люди? Зачем? Рабства вроде даже в Маньчжурии нет.
-Нет. И в Крае Народной Радости тем более тоже нет. На словах... Зато есть много богатых и влиятельных людей, которым нужны живые игрушки. Понимаешь, о чём я?
-Дерьмо!
-Вот именно. А под прикрытием войны можно много народу "изъять", написать поддельные свидетельства о смерти и никто их искать не будет. Мужчины, женщины, дети. Большинство из них развезут потом по гаремам или домам терпимости. И тогда их уже точно никто не найдёт. Это сейчас неразбериха, а потом понаедут наблюдатели из Римской империи, из Словенского союза, из Океании. Вот маньчжуры и торопятся.
-Чернобогово семя!. Что же делать?
-Я пошлю в Рогово подтверждение, что у девочки есть родственники. Её запишут в списки семейных. Я думаю.